Я почувствовал да, конечно, радость, от того, что увижусь, волнение, понятно, но в то же время некую непонятую грусть. Слишком мало, очень коротко. Уже сейчас хотелось иметь в запасе больше времени. А ведь я даже не придумал, о чем буду спрашивать ту женщину с фотокарточки, которую назову мамой.
Очередь на удивление прошла быстро, заметно удлинившись к моменту моего подхода к столу. Паспорт, разрешение и все прочие необходимые документы я держал в руках, когда услышал шум множества шагов, да, это подбегали пассажиры только что подъехавших автобусов. Оглядывались, встраивались в человечий состав, обсуждали, удастся ли выбрать нужное время.
Нас с моим попутчиком заселили в один номер как я понял и тут тоже, как и в любой гостинице или санатории при массовом заезде, номера выдавались «по мере поступления» снизу вверх или сверху вниз, как решает администрация. Каждый корпус рассчитан на тысячу с небольшим койко-мест, все прибывавшие в него из обоих государств, умещались как раз. Видимо, количественное ограничение на свидания имело столь прозаичную причину. Оставшиеся свободными помещения отводились под встречи, всё, включая и пустовавшие актовый зал и кинотеатр. Интересно, смотрели ли здесь фильмы хоть когда-нибудь? Те же бойцы народной армии, после долгих выступлений? Или для них тоже не существовало ничего, кроме выполнения задачи, ради которой они и прибывали в эти места. Хотя что я, тут селился командный состав, а солдаты оставались в палатках.
Нам выдали ключи от тысячу сто двадцать седьмого номера, заполненный лифт медленно доскрипел нас до нужного этажа, в коридорах которого висели однообразные эстампы военной тематики, лишь возле столика дежурного по этажу, а это обязательно службист, разбавляемые портретами или первого правителя или нынешнего председателя.
Вещей у нас имелось немного, мы быстро распаковались, да и что брать на четыре дня? Номера тут довольно аскетичные: две кровати, две тумбочки, шкаф и книжная полка с инвентарными книгами, но и достойно дополненные телевизором, радиолой, а еще мылом и туалетной бумагой в ванной комнате. Не стоило с собой брать.
После короткого отдыха мой сосед предложил пройтись по парку, нагулять аппетит перед ужином, мы попали во вторую смену, столовавшуюся в десять, три и шесть часов соответственно. И во второй же смене я встречался с мамой с полудня до двух и с семи до девяти вечера.
Мысли, сделав круг по гостинице, вернулись к карточке, я снова вынул ее из бумажника. Мужчина поинтересовался, я показал снимок.
Запоминающееся приятное лицо, заметил он. Думаю, вам несложно ее будет узнать.
Странно, что он именно это сказал, я все беспричинно беспокоился, что мама пройдет мимо, будет искать и не сможет пересечься со мной. Хотя на столике обязательно окажется салфетка с моей и ее фамилиями. Я переспросил, насчет фамилии, когда мне сообщили отличную от собственной. Сердце укололо, но по прошествии минуты я вдруг понял, что это ее девичья. И еще раз осознал ревнивую мысль, давно поселившуюся в голове: наверное, она еще раз вышла замуж, возможно. у нее есть и другие дети. Последнее задевало особо, на прогулку я вышел в дерганом состоянии, мысли, свернувшие на привычную тропу, уже не хотели оттуда уходить. И где я шел в этот момент, куда, что видел все оставалось вовне, не проникая в разум.
Мама могла вернуться лет через десять после окончания гражданской, когда правитель издал декрет о прощении лишенцев тех, кто волею судеб оказался за рубежами нового отечества, но кто искренне принял прогрессивный строй, был согласен на переезд. На долгожданное воссоединение.
Цифры разнились, одно время писалось о десяти тысячах вернувшихся, потом, уточнив и соизмерив еще раз о двадцати восьми, несколько лет назад о почти тридцати пяти возвращенцах. Я не знаю, какая из них правильная, понимал всегда, при любой цифири, что маме куда сложнее вернуться она дворянка. А это даже не буржуазия, это сословие, это отгнившая ветвь, чуждые элементы, тормоз прогресса. Не знаю, что думали по этому поводу на юге, наверное, не узнаю никогда, но тут к потомкам дворянских родов относились по-разному. Первое время их приветствовали, если они перековывались и поддерживали новую власть особенно своими знаниями и умениями. После гражданской, случившейся всего через два года после образования социалистического государства, их публично объявили лишенцами и заранее поразили в правах. И только спустя десять лет, будто одумавшись, хотя, что я так о правителе, дав им срок одуматься, снова стали принимать и приглашать. Дворянство в нашей стране с давних времен само стало сколачивать капитал, а перед революцией и вовсе срослось с буржуазией. Неудивительно, что молодые нувориши не поддержали революции, а вот их изначальные противники иногда шли на помощь новому строю, признавали его и признавались в любви к нему.