Плохое настроение и излишки героизма - Дмитрий Дмитриевич Бондарев

Дмитрий Бондарев

Плохое настроение и излишки героизма

Все пошло не так

Они готовились несколько лет, общими силами собрали огромное количество средств, совместными силами вырыли котлован и построили бомбоубежище. Общими силами подготовили все внутри, проверив каждый миллиметр бетонных стен.

Но все пошло не так.

Началось с массированной бомбежки, о которой не было никаких оповещений. Северные районы разнесло, никто и среагировать не успел. И аэропорт разнесло, вместе с правлением города.

Все же, кто выжил и был готов, спешно отправились к убежищу, забрав с собой все, что могло потребоваться, таща через высокие сугробы своих чад. Все уже тогда были истощены.

Их долго всех пересчитывали и крайне медленно распределяли по комнатам. Благо места оказалось предостаточно, поскольку пришла лишь малая часть. А после, уже в бетонной коробке с ковром и тремя кроватями, он понял, что пришел один в убежище, хоть и выходила вся семья.

Соскочив, парень побежал через убежище, расталкивая встречных, не обращая внимания на ругательства в свою спину. Один раз его поймал какой-то бугай, поднял за грудки, но, услышав «Один, они не дошли», что парень повторял, как мантру, увидев его взгляд, отпустил парня.

Все пошло не так.

Он сорвался на бег, громко зовя своих родителей, деда, но на него лишь косились, а после поймал его глава службы охраны, бывший служитель порядка, слегка потряс, а после спокойно произнес:

 Успокойся. Ты видел, как они погибли. Пошли в дом, в который влетела бомба. Ну? Вспомни. И прекрати пугать людей.

Жестокая правда обрушилась на него потоком ледяной воды, вернув его в тело, а воспоминания в голову. Он обмяк, закрыл рот и, опустошенный и отрешенный, поплелся обратно.

Первая неделя прошла спокойно, все молча переживали то, что случилось. Вдовы утоляли голод со всеми, кому не лень, детей не выпускали в общий зал. Лишь он, как оторванный от общества, плелся вновь наверх, на третий уровень, где было тихо, чтобы вновь сесть у решетки вентиляции.

Но в этот раз ее не было, кто-то активно перебирал конечностями в узком провале. Парню стоило сказать об этом охранникам, но он лишь закрыл решетку, не став защелкивать, а после убрался к другой шахте, сев там, вдыхая обожжённый воздух улицы.

Еще через неделю умер первый человек. Его порезало шрапнелью, медботы подписали диагноз еще в первый день. Тело унесли в пустой склад, законсервировали в баке, чтобы из него получить удобрения для нижней оранжереи.

В этот день было очень тихо, и парень не стал подниматься наверх, где «новое место» ждало его разнообразными рисунками. Он отсыпался в своей постели, иногда слушая, как перешептываются его соседи, говоря тихо о странностях того, кто не общался с ними, кто был один и не желал другого.

Он не винил этих молодых, они никого не потеряли, хоть и жили в «общей». Их родители, родственники рады ежедневно встречать их в отдельных комнатах.

На следующий день раздался первый кашель. Это было странный, разрывающий чью-то глотку вой, сухой и сопящий хрип. Мужчина попросился в отдельную комнату, что была опечатана, вызвал медбота к себе. Тот после сообщил диагноз: неизвестно.

Это напугало всех без исключения, абсолютно все поняли, что грядет.

На следующее утро, сидя у шахты, он услышал в очередной раз этот хрип, но в этот раз звук резко оборвался, но этого почти никто не заметил.

Заметившие же сообщили куда нужно, к вечеру все вновь затихарились, все боялись двинуться с места. Медбот подтвердил смерть.

На консервирование вызвался древний дед, взял два бака, писталет, а после извинился за съеденную пищу. Он не вышел.

Он очнулся от ужасного сушняка казалось, в горле нет и намека на влагу, а кожа отслоилась. Хрипло прокашлявшись, парень застонал от резкой боли в голове. Вокруг была лишь тьма.

Заставив себя вслепую подняться, он пошел на выход, обо что-то запнувшись. В темноте, в звенящей тишине лишь шуршал мояк тревоги, изредка освещая основной зал, в котором никого не было.

Парень не замечал тел тут и там, проходя вперед в поисках воды. Он шел к складу с припасами. Отлично зная, что произошло, парень давно принял эту же участь. Убежище быстро срубило какой-то болезнью. Они все теперь не шумели. Не нужно было идти наверх.

Улыбнувшись самому себе, он прошел мимо комнат, где отцы, беря на себя смелость, «отпускали» свои семьи, выстреливая в себя последним. Мимо комнат, где сошедшие с ума начинали резать себя или других, мимо комнаты, где была когда-то детская. В самый конец зала, туда, где есть вода и тишина.