- Из города не уезжайте, - бросил он через плечо.
Волнорез кивнул. Он уже запихнул себе в ухо сотовую трубу.
- Сейчас понаедут, - буркнул Де-Двоенко, запахивая плащ.
- Мне - как? - спросил Дудин, когда они вышли. - Два этажа осталось. Два с половиной.
- Делай, как еще, - раздраженно ответил тот. - А что на первых двух?
- Алкаш, ни хрена не видел, - доложил лейтенант. - Думаю, кемарил или по помойкам ходил. Второго прибрал, подозрительный. Черный, на рынке ошивается, под культурного косит. Может, это его заказали?
- Может, может... Он где?
- В машине. Твердит, что видел утром слесарей. Варили-паяли, тянули шланг.
- Зайди в жакт, проверь.
- А как же, будет сделано.
- Черного потом тряхани. Не это, так что другое вылезет.
- Понял.
- Волнореза не трожь, поберегись. Я сам.
- Слушаюсь.
- Давай, шуруй наверх, заканчивай.
- Есть.
"Есть", - с тоской подумал Де-Двоенко, передразнивая преданного, блеклого Дудина. Тот снова скрылся в подъезде. Что есть-то? Ну, пускай пройдется. Прихватит пару-другую обезьян, и вся любовь.
Он злобно оскалился - предварительно оглянувшись: не видит ли кто. Мерзавцы, канальи... Кто так делает? Новостей насмотрелись - не могли ножом, в переулке! "Слесаря", надо же! Изжарить. Сослать недоумков на марсово поле чудес, спалить их на вечном, холодном огне... Этот идиот, конечно, сходит в жакт, узнает, что слесарей никто не посылал, загорится... Ну, пусть ищет ветра в поле.
Де-Двоенко, мрачнее тучи, сел в машину. Оглянулся, презрительно посмотрел на Цогоева, маячившего за решеткой.
- Поехали в отдел, - велел он водителю.
...Тем временем Будтов, который горел и не сгорал без всякого холодного огня, грезившегося майору, осторожно приоткрыл дверь и высунулся. Сеточка позвякивала, суля капиталец. Десять минут - и Захария Фролыч сделается состоятельным человеком. Он станет единоличным и полноправным обладателем "льдинки".
Никто не заметил, как щуплый, порывистый в движениях субъект переходного возраста вышел на цыпочках из квартиры, выглянул на улицу. Милиция все еще здесь - это очень плохо, но дело безотлагательное, а Захария Фролыч, когда случалось у него безотлагательное дело, перемещался по воздуху - бесшумный и незаметный.
Он быстро вышел и, сливаясь с кустами акации, дворовыми скамейками и грязными панелями дома, шмыгнул за угол. Сердце стучало, щеки и горло пылали. На лбу выступил жирный пот. Удачно, Захария Фролыч, ничего не скажешь. Тонкое мастерство, высший пилотаж. Як-истребитель.
Будтов зашагал прочь, стараясь не звенеть пивными бутылками - светлыми. Принимать предпочитают, как известно, темные: зеленые и коричневые, а где принимают светлые, знал только Захария Фролыч. Ну, понятно, еще несколько сведущих людей знали тоже. Будтову, прорвавшемуся сквозь оцепление, хотелось петь, но он сдерживался, потому что не время пока.
Автомобиль вынырнул внезапно, из-за мусорных бачков. Будтов шел подворотнями и ничего такого не ждал.
Фары зажглись, сообщая, что система самонаведения запущена. Захария Фролыч, спасая посуду, вжался в желтую стену с такой силой, что даже чуть-чуть отпечатался на штукатурке.
Безумный "фиат" промчался мимо, чиркнув по впалому животу. Хрустнуло ломкое ребро, давно страдавшее от недостатка кальция и фосфора.
Взвизгнули тормоза, машина резко остановилась и стала разворачиваться.
Будтов бросился бежать. Ездят, гоняют...
Его носило дворами - простыми и проходными - пока не вынесло на шумную вечернюю улицу. Он, до судороги в пальцах сжимавший сеточку, оглянулся: пусто. "Фиат" исчез.
Глава 2
Подъехав к отделению и выйдя из машины, Де-Двоенко увидел, как в двери вводят поющую и бьющую в бубен харе-кришну, в количестве восьми человек.
- Зачем? - спросил он устало.
- Назойливое приставание к гражданам, - весело улыбнулся сержант.