Шубин кашлянул, привлекая к себе внимание. Полковник открыл глаза, взглянул на вошедшего. Взгляд у него был совсем не сонный проницательный, цепкий. Видя, что дежурный по штабу проснулся, Глеб доложил:
Капитан Шубин из резерва Ставки. Прибыл в распоряжение начальника фронтовой разведки полковника Уколова.
Прямо из Ставки? хриплым голосом спросил Цымбалюк. Это не часто бывает, чтобы из резерва Ставки
Он встал, шагнул к Шубину. Выяснилось, что полковник значительно ниже Глеба ростом. А еще на близком расстоянии Шубин заметил, что полковник выглядит крайне уставшим. Глаза у него были красные, воспаленные, китель помялся. Было такое впечатление, что заместитель начальника штаба фронта давно не раздевался и спал, как сейчас, сидя у стола.
Значит, разведчик продолжал говорить Цымбалюк. Голос у него был хриплый, как у человека, которому приходится много говорить по телефону, скорее даже кричать. Ну, разведчик это еще более редкая птица, чем человек из резерва Ставки. Разведчики нам нужны. Хотя трудно сказать, кто нам сейчас не нужен Значит, сделаем так. Сейчас, капитан, отправляйся ты спать. Как выйдешь из штаба, пойдешь дальше по улице в сторону Волги. Идти минут десять. По правую руку будет длинный такой дом. Зайдешь туда, там для тебя найдется свободная койка. В доме у нас собирается сводный батальон из вновь прибывших людей. Пока ты будешь идти, я позвоню дежурному, предупрежу его. А завтра в восемь утра чтобы был здесь. Представишься полковнику Уколову, а также командующему. Они и определят твою дальнейшую судьбу. Постой, а ты, может, голодный?
Спасибо, товарищ полковник, у меня еще часть пайка осталась, ответил Шубин.
Вот и славно. А то в столовой, кроме хлеба, все равно ничего не найдется. Да, имей в виду столовая в другой от Волги стороне. Значит, завтра с утра сходишь позавтракаешь, и в восемь чтобы был здесь. Имей в виду: Андрей Иванович опозданий не любит. Все, ступай.
Шубин покинул штаб и отправился разыскивать место для ночлега. Искать долго не пришлось: полковник Цымбалюк описал точно, где именно находится нужный дом. Дежурный проводил вновь прибывшего в комнату, указал на свободную койку. В темноте капитан успел разглядеть немногое: только то, что в комнате, впритык одна к другой, стоят еще восемь коек, и все они заняты.
Только вы извините, товарищ капитан, но белья постельного у нас нет, прошептал ему дежурный. Вчера бомбежка сильная была, белье не довезли.
Ладно, я и так посплю, ответил Шубин.
Он скинул сапоги, гимнастерку, залез под одеяло и спустя минуту уже спал крепким сном.
Проснулся Глеб в начале седьмого без всякого будильника. Такая уж у него была способность просыпаться в назначенное время. Он отыскал в коридоре умывальник, умылся, натянул гимнастерку и уже собирался идти на завтрак, когда заметил, что с соседней койки за ним внимательно наблюдает парень лет 25, черноволосый, кареглазый и с таким же внимательным взглядом, какой он вчера заметил у дежурного по штабу. Когда их взгляды встретились, сосед произнес:
Доброе утро, товарищ капитан. Хотя для вас оно вряд ли такое доброе спать вам, кажется, мало пришлось.
Ничего, позже высплюсь, ответил Шубин. Вот думаю: брать на завтрак шинель или тут оставить?
Да оставьте тут, что с ней сделается, сказал сосед. Разве что «Юнкерс» бомбу точно на наш дом сбросит.
Видимо, решив, что дальше разговаривать с капитаном в таком положении, лежа, неудобно, сосед встал и произнес:
Лейтенант Григорий Гришин. Я тоже только вчера сюда прибыл.
Капитан Глеб Шубин, сказал тот, протягивая руку лейтенанту. Фронтовая разведка.
О, разведчик! уважительно заметил Гришин. Это здорово. А я из пехоты, из десятой дивизии НКВД.
«Как?! И тут НКВД?» мелькнуло в голове Шубина. Видно, выражение его лица изменилось, и лейтенант Гришин это заметил.
Понимаю, что вы сейчас подумали, произнес он. Заградотряды, приказ «Ни шагу назад!» и так далее. Может, нас бы и направили на усиление заградотрядов, только тут немцы больно быстро к городу подошли. И оказалось, что, кроме нас, Сталинград защищать некому. И бросили нас на передовую, сдерживать танки Гота. И мы их сдержали, товарищ капитан! Половина наших ребят на подступах к городу полегла, а вторая половина при защите вокзала и станции. В живых, как я, немногие остались. Вот почему мы, оставшиеся, и считаем себя скорее пехотинцами, чем особистами.