Но это так, штрих. Штрих к главе «Детство».
Обычный ребенок, обычный детсад. И детсадовская еда об этом написаны тома застывший блин манной каши, отчаянно сладкий чай или тошнотворный желудевый кофе, несъедобный суп с пшенной крупой, жесткие котлеты, невозможно воняющая жареная рыба, наверняка из самых дешевых. И еще рыбий жир я дитя поколения рыбьего жира.
В дни, когда готовили рыбу отваривали, жарили, тушили, помещение детского сада прованивало так, что, несмотря на погоду, воспитательницы распахивали окна.
В общем, в саду я не ела. Сидела над тарелкой и роняла слезы в кашу и суп.
И я была не одна.
Садик мой находился во дворе дома на Кировской, ныне Мясницкой, где прямо за углом был хороший, всем известный рыбный магазин. Я помню конусообразные конструкции из банок с крабами и белые овальные эмалированные лотки с икрой красной и черной. Последняя была представлена в нескольких видах ястычная, в неаппетитной желтой слизи (потом я узнала, какая она вкусная), крепко спрессованная, трудно разрезаемая и липкая паюсная и, собственно, королевская, белужья или осетровая, зернистая, сероватая, с жемчужным отливом и отдельными ядрышками. Эта королевишна нам была не по карману, ястычную я, ребенок, есть бы не стала, а вот паюсную мама покупала брикетик граммов на пятьдесят, завернутый в прозрачную кальку. Процедура была обязательной, назначенной детским врачом, для поддержания гемоглобина у доходяги-дочурки.
Икру я съедала слизывала с бумаги там же, в магазине, на мраморном столике возле окна. Ела себе и посматривала в окно. Ела без аппетита, равнодушно, потому, что так надо, «иначе ноги таскать не будешь», говорила бабушка. Хорошо помню прилипшие к зубам икринки, дома я тут же бросалась чистить зубы.
Икра икрой, но доходягой я оставалась. Каждое кормление обоюдная пытка, и для меня, и для родителей.
Помню летний выездной детский сад от маминой работы. И это было спасение для родителей дитя проводило лето на воздухе. Спасение для родителей и, уверена, горе для детей. Нам там было плохо. Находился выездной сад далеко от Москвы, под Рузой, в Пестово, и моя мама почти каждые выходные добиралась туда на попутных грузовиках.
Она приезжала с бабушкиными котлетами, курицей, фруктами, чтобы подкормить несчастного ребенка. Но бабушкина еда меня не интересовала. Мне было плохо какие котлеты?
Лето стояло холодное и бесконечно дождливое, в домике, где мы жили, было сыро и пахло плесенью, и постельное белье было сырым, да и все наши вещи тоже. На улицу нас не пускали дожди. Как же было тоскливо! Мы, дети, искусанные комарами, в зудящих, кровавых расчесах, шмыгали сопливыми носами и постоянно ревели.
Наверное, нам читали книжки и как-то пытались развлечь. Честно не помню. Помню одно после завтрака и до обеда я залипала у окна и ждала маму. За окном был тот еще пейзаж размытые глиняные дороги, серое низкое небо и бесконечный, изнуряющий дождь.
Не приедет твоя мама, зло гаркала воспиталка, больно дергая меня за руку. Среда сегодня, рабочий день!
Я вырывалась и ненавидела весь белый свет.
Старые дешевые пластиковые игрушки: машинки без колес, куклы без глаз и без рук надоели нам до чертей. Рисовать не хотелось, лепить из пластилина тоже. Вообще ничего не хотелось. Только домой. Считать мы еще не умели, и лето казалось нам нескончаемым.
А, да была еще такая штука, как родительский день. Не ко всем приезжала родня. Но те родители, которые приезжали Думаю, это было зрелище. Они ковыляли по дороге с набитыми сумками, разбирали детей и уводили их в лес покормить. Пихали все, что привезли. Ну и, естественно, к ночи у бедных перекормленных детей начинали болеть животы, и раздавались злобные окрики воспитателей их можно было понять. Начинался грохот ночных горшков. Кто-то попадал в изолятор.
Слава богу, через пару лет у меня родилась младшая сестра, и выездной детский сад закончился, мы стали снимать дачи. Правда, появился пионерлагерь. Но вот там все было прекрасно, потому что на еду нам было наплевать, а жизнь расцветилась многими красками тут и кружки, и игра «Зарница», и встреча рассвета, и ночные костры с печеной картошкой, и танцы в клубе, и кино. И первые влюбленности, и новые подружки, и тетради-песенники. В общем, жизнь!
Конечно, и там было невкусно и голодно к вечеру, точнее ко сну, все дружно хотели есть. Но мы уже повзрослели и кое-что кумекали например, воровали в столовке хлеб и соль и ночью в кроватях под страшные истории про черную руку дружно жевали этот хлеб, сдобрив его сольцой.