Нет-с, полковник! Знакомые есть, да я не хочу идти на поруки.
Отчего же?
Да зачем же поручители, если доктор сказал, что я здоров? Как вы думаете, здоров я или нет? Ведь здоров! продолжал он. А здоровому умом человеку зачем поручители?
А зачем вы с топором по улице ходили?
Не с топором-с!
Как не с топором?
С палкой, со штилетом.
Ну, с палкой. Ведь вы знаете, что с такими палками ходить не дозволено.
Наследственная это была палка, я с ней и ходил, и ничего больше.
П. Л. обещал ему где-то походатайствовать.
Пожалуйста, полковник. Сами знаете, какой праздник.
На вопрос о другом арестанте солдат значительно тронулся за лоб, и мы вышли в переднюю. Из нее дверь направо вела в женскую комнату, в которой, однако, никого не было. Убранство ее состояло из двух коек и столика, но койки эти содержались далеко с большей опрятностью, чем койки арестантов-мужчин, у которых чехлы на кроватях были невероятно грязны, а одеяла из какого-то неведомого материала напоминали постели горничных девушек старых помещичьих домов В-ской губернии, для которых где-то покупались одеяла из так называемых «поплевок». Шерсть не шерсть, и не бумага, а так, черт знает что; узелки какие-то снизаны: и редко, и тяжело, и как-то маслянисты на ощупь.
В женской комнате мы пробыли несколько минут. Когда г. Л. вышел в переднюю, его встретили оба арестанта.
Пожалуйста, полковник, похлопочите, жалобно напомнил брюнет.
Уж я дал вам слово и все сделаю, что в моих силах.
Да, пожалуйста, а то праздник.
Другой арестант что-то хотел сказать, но закрыл рукою рот и приостановился.
Не хотят ли чего-нибудь сказать мне? спросил г. Л.
Кашель, проговорил арестант разбитым, больным голосом с сильным немецким акцентом, заметным даже в одном слове.
Да нет, пустяки! отозвался брюнет.
Почему вы думаете, что пустяки? спросил г. Л.
Они не здоровы совсем тронут, продолжал он шепотом.
Немец стоял покойно и глядел беспечно. Ему было лет за 45, глаза голубые и лицо довольно симпатичное. Он стоял посреди комнаты и, заметив, что на него смотрят, шаркнул ногою, как воспитанник благородного пансиона, и опять сказал: «Кашель».
Больше мы от него ничего не слыхали и вышли в сени, а оттуда в ту переднюю, где сидела прежде упомянутая мною толпа солдат и где мы оставили свои калоши, до вступления в приемный покой. По таблице, висевшей на стене, значилось, что 7-го апреля здесь находится 25 человек арестованных, из которых 2 малолетних, 3 публичные женщины, 3 следственных и, кажется, 7 секретных.
Сначала пошли по коридору направо. Унтер, державший связку ключей, отпер дверь. Обыкновенная декорация: широкие нары, сыроватые стены и узенькие окна с железными решетками вверху. На нарах стоит чашка со щами, и за ней сидят трое: молодой красивый парень с пробором на боку, какой-то мещанин да мальчик лет 15 с совершенно круглыми глазами.
Здравствуйте, друзья мои!
Здравствуйте, ваше высокоблагородие!
Поубыло вас.
Да, все в тюрьму, да которых в другие арестантские разослали; а то кое-кого выпустили.
Ты за что? спросил г. Л. мальчика.
А!
За что, мол, тебя взяли?
Меня-то?
Да.
У него куричья слепота, ответил молодой парень. Шел он дней пять назад вечером, устал, сел на нашей-то лестнице, его взяли да и привели сюда.
Его сегодня отошлют во 2-ю часть, проговорил кто-то сзади. Мы оглянулись; за нами стоял квартальный, держащий в руках ведомость арестантов.
Зачем его отошлют туда?
На поруки брату.
А брат его там?
Там.
Знает твой брат? Вопрос относился к арестанту.
А! Знает.
Возьмет он тебя?
А!
Придет он за тобою?
Придет.
Батюшка! Нельзя ли меня как ослобонить?
Из угла вышел мужичок с очень смуглым и добрым лицом.
За что тебя взяли?
Припадочный.
Как припадочный?
Припадок со мной анамедни случился у церкви, вот и взяли, да никакого решения и нет.
Его тоже отправят, подсказал квартальный, прикладывая два пальца к козырьку каски.
Должно быть, тоже будут искать поручителей и этому.
Ну, иди, пока поешь. Чего ты не ешь? спросил его г. Л.
Какая, батюшка, еда! Нонче Плащаница святая. Какая еда! я есть не стану.
Я попробовал щи из чашки, из которой ели арестанты. Щи прекрасные, из кислой капусты с грибами, и хлеб очень вкусный; но деревянная чашка с околотыми краями очень грязна и гадка, ложки деревянные. Такая посуда, по моему мнению, совсем не годится для места, куда ежедневно прибывают разные новые люди, воры, грабители, пьяницы, публичные женщины, дети и люди, виноватые в «припадочности» или в «куричьей слепоте». Цинга и сифилис могут легко сообщаться при содействии легко всасывающих в себя деревянных (некрашеных) ложек и таких же чаш.