Еще какой-то чиновник с избитыми и искусанными руками просил, чтобы его выпустили, так как он никого не бил, а его били. Он взят за драку. Квартальный сказал, что и его тоже куда-то отправят.
Это такое время, когда арестованных людей, очевидно, каждый чиновник старается спровадить другому, чтобы арестант за ним не «числился», вот их и передают из одной тюрьмы в другую, лишь было бы движение по ведомостям.
В первой комнате второго коридора стоит образ и перед ним налой, на котором лежит какая-то книга, завернутая в старый эпитрахиль. Стол и на нем чернильница с тремя стальными перьями в разнокалиберных ручках, между которыми одна даже бисерная: на розовом фоне раскинуто что-то вроде голубых незабудок. Кажется, это чехольчик с зубочистки, вероятно, полученный каким-нибудь полицейским сердцеедом или отобранный при обыске у пьяного писаря и поступивший на укомплектование письменного стола. Бог знает. Я же могу только свидетельствовать, что все три пера к делу вовсе не годятся, ибо ни одним из них я никак не мог списать копию с ведомости о числе и роде арестантов 3-й адмиралтейской части. Во второй комнате, имеющей около 5 шагов во все стороны, нет никого, но зато на нарах лежит кучка пожертвованных кем-то сдобных булок и куличей.
Вот в этой конурке я при первом моем посещении застал 30 или 35 человек, сказал г. Л. Теперь уже так не теснят. Разве иногда в праздники. Он обратился к ундеру: Вот завтра из-под качель, я думаю, так и пойдут таскать?
Точно так, аше скобородие.
В третьей комнате три женщины и мальчик лет около 15, с коротко остриженной головой и бегающими враскос глазами. Одна из женщин еще довольно молода и благообразна. Голова у нее тщательно причесана, и волосы лежат очень кокетливо. Она в чистом ситцевом платье и коротеньком пальто. Две другие. Господи Боже мой! В целую мою жизнь (а со дня моего рождения, 4-го февраля, минуло три десятилетия давности) я не видал ничего гаже и отвратительнее. И неужели это публичные женщины! Стары, безобразны, ощипаны, в платьях грязных, как сама грязь однако это действительно женщины, практикующие без известных билетов и за то подвергнутые аресту.
Мальчик! Зачем здесь мальчик? спросил г. Л.
Не могу знать, аше скобородие.
За что ты, мой милый?
Бумагу сгубил.
Какую бумагу?
Свою пашпорт, пояснил мальчик.
Откуда ты?
Господской.
Бродяжил, верно?
Я не бродяжил, а бумагу сгубил.
Ну иди, мой друг, в другую комнату.
Мальчик взял с нар хлеб и пошел, а за ним пошел и ундер. Мы тоже вышли из этой комнаты, в которой какой-то совершенно особый воздух, удушающий и в то же время подымающий рвоту. Вообще слышен запах гадкой помады, пота и проч. В последней комнате четыре человека: один возвращенный из тюрьмы и следующий к водворению на жительство; двое других, очень бойкие и очень неприятные фигуры в мещанских сюртуках «по оговору в воровстве», и торговец, подозреваемый в подделке какого-то векселя в 300 руб. Лицо очень убитое, глаза заплаканные; щеки его судорожно подергивало.
Что, друг мой? Не плачь. Бог даст, выйдешь, сказал ему г. Л.
Как, ваше высокоблагородие, не плакать! Жена, маленькие ребятки, праздник такой что они, горькие, делают теперь? Господи ты, Боже мой! И он заплакал еще отчаяннее.
Где его дело? спросил г. Л. квартального.
За надворным судом-с, отвечал тот.
Вот видишь. Что я могу сделать?
Хоть бы перевели в тюрьму, продолжал, всхлипывая, арестант.
Отправьте его, пожалуйста, в тюрьму.
Слушаю-с.
Покорнейше благодарю. И арестант бросился ловить руку г. Л.
«Странное дело, подумал я, чего он так радуется?»
А вот увидите тюрьму, так поймете, отчего ее предпочитают арестантским при части.
Взошли во второй этаж. Здесь общих камер нет, а все одиночки. Маленькие комнаты с узеньким окном под потолком, а в дверях решеточка. Коридор, освещенный окнами с концов, светел и широк, двери только с одной стороны, а другая стена капитальная. В первой комнате никого нет; во второй какой-то мещанин «по оговору воровства». Лицо, ничего не выражающее, и ни о чем не просит. В третьей комнате здоровый русый парень с дерзким лицом.
За что содержишься?
Молчание.
За что он?
Квартальный, поглядывая поспешливо на арестанта, назвал его преступление.
Странное и отвратительное дело.
А кто же другой участник?
Художник тут, сейчас увидим.