Это ложь. Твоя душа закрыта. Распахни ее и ты найдешь ответы, о которых и сам не подозревал.
Я честно попробовал покопаться в себе, потом неуверенно произнес:
Может быть, потому что для ножа нужен близкий, личный, если можно так выразиться, контакт? Пистолет же это как бы и не я вовсе. Достаточно всего лишь нажать на спусковой крючок, остальное сделает пуля. Когда я на войне отложил камеру и взялся за пулемет, меня не мучила совесть. Но смог бы я пронзить врага кинжалом? Сомневаюсь.
Именно этого ответа я и ждал. Значит, ты не так безнадежен, как думают о тебе другие. Даже несмотря на то, что ты убил двенадцать девушек.
Двенадцать с половиной, поправил я. Тринадцатую не добил. Двенадцать грязных потаскух, которые развлекались на стороне, в то время как их мужья или парни отдали на войне свои жизни. Такие твари, паразиты не имеют права на существование. Они заслужили смерть. Мне нужно было восстановить справедливость.
Значит, двенадцать с половиной девушек, теперь Солли не смотрел в мою сторону. Стало немного легче. То, что ты взял на себя обязанности палача это не так плохо, как кажется. К сожалению, ты взял на себя обязанности судьи а это куда страшнее. Именно судья в ответе за приговор. Впрочем, моральные оправдания вопрос философский. Психиатрия сейчас меня интересует куда больше. Ты в курсе, что экспертиза признала тебя вменяемым и дееспособным?
Да, слышал краем уха. Мне некогда думать о себе. Я же от книг не отрываюсь в тюрьме неплохой библиотечный фонд. Никогда столько не читал, если честно. Я ведь журналист, вернее, фотограф. Был. До того, как
Я умолк. Перед глазами вновь пронеслись призраки далекой войны: изуродованное взрывом тело друга, его последнее письмо девушке, танковая атака, переламывающиеся пополам фигурки под огнем пулемета. Я снова ощутил пальцами холодную, рубчатую гашетку и вдавил ее до упора. Враги повалились на землю, точно сбитые кегли Солли выждал минуту, а когда меня отпустило, невозмутимо сказал:
Почему вы до сих пор снимаете на пленку? Цифровая техника гораздо удобнее. Где вы ее обрабатываете? Все пункты проявки давно закрыты.
Сам. Все сам. Реактивы пока еще продают. Понимаете, цифра это мертвая картинка, а изображение с пленки получается живое, воздушное. Эти цвета, зерно не получится имитировать впрочем, вы все равно не поймете. К тому же пленка это как охота с однозарядным ружьем. Один выстрел один кадр. Наконец пленочная камера будет работать всегда, а у цифровой в самый ответственный момент может разрядиться батарейка.
Адвокат зачем-то заглянул под стол, покосился на охранника и вдруг спросил:
Прокурор настаивает на смертном приговоре. Не страшно?
Страшно, подтвердил я и тут же, не без доли пафоса, добавил: Немного. Десятки парней, намного лучше и достойнее меня, сложили в пустыне головы. Почему я должен жить?
Солли раскрыл папку и покопался в бумагах:
Чувство вины, агрессия, аффективная уплощенность проявления посттравматического стрессового расстройства. Попробуем сыграть на этом.
Мы говорили долго. Мне показалось, что адвокат остался довольным нашей беседой во всяком случае, он сказал, чтобы я надеялся.
План Солли не сработал. Ему так и не удалось смягчить приговор. На последнем заседании я все испортил.
После того, как прокурор и адвокат умолкли, и оставили меня в покое, судья, мрачный старик в черной мантии, ударил молотком по столу:
Подсудимый Питер Блейк, встаньте! Вам предоставляется последнее слово!
Я подскочил, словно скамью облили кислотой:
Да мне, собственно, нечего сказать.
Вы отказываетесь от последнего слова?
Я обвел взглядом зал суда. Присяжные, зал, даже художник, который рисовал наброски для прессы, все пристально смотрели на меня. Кто с интересом, кто снисходительно, а кто и с неприкрытой злобой. Таких разных взглядов мне никогда не доводилось видеть.
Да Э Нет. Знаете, я считаю, что сделал все правильно, в зале послышался возмущенный ропот. Кто-то негромко ахнул. Нельзя развлекаться с другим, когда тот, кто тебя любит, в любую минуту может поймать пулю. Так что
Я поперхнулся словами. Солли, не отрываясь, смотрел прямо на меня и только не скрежетал зубами. Его обычно добродушное лицо казалось маской злого духа. Да, с такой речью трудно завоевать расположение судьи и присяжных.
Тогда я просто сказал:
И все же мне очень жаль. Мне действительно жаль. Прошу прощения у всех, кому вольно или невольно причинил боль. Боюсь, вы меня никогда не поймете. У меня все нет, подождите! Солли, спасибо вам за камеру-одиночку. Не знаю, как бы я поладил с другими заключенными.