Я сразу же хочу предупредить, что я от этого кино так получшал душой, так вырос нравственно, что не могу его не рассказать. Я звук не слышал, ибо надевать наушники бессмысленно мне было, я ведь всё равно не понимаю иностранной речи, так что мной рассказанное может со сценарием совсем не совпадать. Но что из этого? Ведь если бы я понимал, тогда сюжет владел бы мной, а так - я полностью владел сюжетом, и как раз поэтому возвысился душой.
Я самое начало продремал, но главное и было чуть попозже. Там отец бил сына. Или моложавый дедушка - подростка внука. Лучше пусть будет отец. Он музыкант, и сына он учил тому же, только сын его нечаянно обидел пожилую учительницу музыки, а та - ещё отца его учила, и отец ударил сына по лицу. Это такой трагедией явилось для обоих, что сразу вспоминался Гоголь с его Тарасом Бульбой, потому что для еврея стукнуть внука - это тяжелей намного, нежели казаку сына застрелить. А что эти сын с отцом (дед с внуком) евреи, никакого сомнения не было, потому что оба - музыканты. И тогда отец от горя, что ударил внука, пошёл переживать на какую-то очень тёмную улицу, где его подстерегало ещё одно моральное падение в виде какой-то пожилой проститутки с некрасивым высохшим лицом и дико скрюченной невыдающейся фигурой. Только он с ней трахаться не стал, а сел на скамейку разговаривать и закурил (вот сволочь, я не мог этого сделать!). А в это время внук одумался после таких побоев, весь душевно возродился и потрясающе сыграл на скрипке на каком-то выпускном вечере. (Возможно, это было пианино, я плохо вижу без очков, а чтобы опознать по звуку, наушники я брать не стал, я всё равно язык не понимаю). Играл он очень, очень хорошо. Как Бог играл он. Как Шопен, когда вошла Жорж Санд. И сам от собственного впечатления, когда пошёл домой, то ёбнулся в обморок. А на дворе дождь, и поднять его некому. Но что вы думаете? Дождь прошёл, мгновенно всё подсохло (даже лето, кажется, сменилось на зиму), он сам поднялся и идёт (очень подрос за это время), и встречает девушку - она была уже в начале, он тогда её обидел тоже. А она давно его простила, ей только хотелось его встретить, чтоб ему об этом рассказать. И вот они уже потрахались (а дедушки с отцом нет дома), и она уснула, а у него в голове - мелодии и разные пейзажи. И тогда бежит он в зал, где играет та старушка учительница, которой он в детстве нагрубил (за что его отец и стукнул), и он идёт прямо на сцену и, вовремя угадав, переворачивает ей нотную страницу. Тут она взорлила и заиграла со страстью Рихарда Вагнера на еврейских похоронах. А в зале уже плачет его дедушка (довольно сильно постарел, так что, наверно, дедушка).
И кончилось кино. Я так душевно вырос от него, что постеснялся беспокоить стюардессу и отпил из собственной бутылки, наплевав на самолётную халяву. Но перебрал. В силу чего проснулся я уже в Бангкоке. Да, до Австралии оставалось ещё столько же, и вечер, ночь и утро мне предстояло отдохнуть в Таиланде. Как я там курил тяжёлые наркотики и как валялся я в массажных заведениях - притонах (где кидают прямо в ванну какую-то ароматическую травку) - я об этом умолчу, ибо приятели мне не поверят всё равно, а жена поймёт меня неправильно, решив, что я всё это делал ради достижения блаженства, а не ради сбора информации для книги. Но спал я плохо в эту ночь, поэтому назавтра всю дорогу до Австралии (и стюардесса наливала мне от сердца) я проспал, а снились мне наркотики и ванна с травкой. Даже не припомню, кто со мной рядом сидел. По-моему, сидел кто-то, но при первой же возможности пересел. Чтоб я так жил, как я храплю, подумал я меланхолически. Я прихватил с собой в дорогу "Божественную комедию" хотел прочесть её ещё раз (ибо ни разу не читал), но так и не раскрыл, хотя она валялась рядом.