И вдруг понял, что не просто жив, а отлично себя чувствую, и еще что ветер теплый. Всего-то неделя с лишним прошла со дня выхода с наших балтийских берегов, уже покорно ждавших будущей зимы, как мы приплыли
Пришли, напомнил я себе учи морской язык, Немоляев.
Пришли в другой мир. И в этом мире я был зверски голоден.
Не то чтобы я прямо со второго-третьего октября, дня отплытия, ничего не ел забредал, повторим, в кают-компанию, схватывал какие-то куски под сочувственно-ехидными взглядами господ моряков но то была не еда и не жизнь. То был тягостный сон, в том числе с перерывом на ночной грохот артиллерии. И на короткие разговоры, из которых выяснилось, что никаких японских миноносцев у берегов Европы точно не обнаружено, что эскадру атаковал загадочный военный корабль, который в итоге так и не был выявлен, а весь огонь нашей артиллерии сосредоточился на рыболовных траулерах, кои оказались представьте английскими. Один потопили.
Ах, они были английскими. Это же интересно, когда экспедиция к Японии начинается с инцидента с державой, этой Японии союзной по договору от января девятьсот второго года, да еще тут участвует неопознанный корабль.
И я был не единственный, кто переволновался в ту ночь. Потому что флагман, «Суворов», уже давно поднял к небу бледный столб света «прекратить всякий огонь», а артиллеристов просто нельзя было оторвать от орудий. Выстрелы гремели еще минуты две после отбоя.
Но в этот теплый вечер меня волновало уже другое. Домашняя тужурка нет, конечно. Скорее серая, бархатная, с перламутровыми пуговицами. Что такое кают-компания не ресторан с музыкой, но все-таки офицерский клуб, я там гость. Значит, серый бархат. Надо ведь как-то войти в это незнакомое общество, мне плыть еще не одну неделю, и эти люди помогут мне в выполнении задания а кстати, я мог бы уже отсюда, из порта Виго, отослать в «Ниву» первый очерк. Выйдет он в лучшем случае через месяц, а писать его придется чуть не ночью, и о чем? О том, как страшно шарят прожекторы по багровым клочьям тумана над головой? Конечно же, да.
Никакой точности оценок случившемуся, никаких диагнозов инциденту это сделают без меня. А вот цвет ночного тумана, запах страха, то, что никто не метался по палубе после сигналов, корабль вымер и подобрался, ощерился Вот что важно. Вот для чего я здесь.
Никакой точности оценок случившемуся, никаких диагнозов инциденту это сделают без меня. А вот цвет ночного тумана, запах страха, то, что никто не метался по палубе после сигналов, корабль вымер и подобрался, ощерился Вот что важно. Вот для чего я здесь.
Но в кают-компании меня ждало нечто полностью неожиданное.
Безупречным, но скрыто ехидным голосом:
Не забыли ваше место, господин сочинитель? Прошу
Напротив исключительно неприятный и очень молодой крепыш в черной флотской тужурке и с плохо растущей бородкой, имя простое что-то, на «Д» а, Дружинин. И еще Дмитрий Дмитриевич. Старается выглядеть старше. Молчит и смотрит на меня как-то напряженно. А почему я его раньше не видел? Он все время был на вахте?
Другой голос, справа:
Доедаем петербургскую провизию, вам, наверное, более привычную. Уже запасаемся на испанском берегу, тут экзотикой пахнет
Мне кажется, или во всех обращенных ко мне словах есть какой-то скрытый смысл? Что-то происходит? Они все ждут от меня чего-то, тоста за их здоровье, что ли?
Сосед слева, не выучил еще его имени, мягко подталкивает ко мне ногтем журнал. Мой журнал. Прочие молчат и смотрят.
Боже ты мой, свежая «Нива», радуюсь я. Э-м-м да откуда же здесь?
Перепелкин принес с берега, говорит кто-то.
Я поворачиваюсь и вижу этого самого Перепелкина машущего мне ладошкой очень эффектного человека, постарше Дружинина, но по части возраста не безнадежного лейтенант, если я правильно различаю все эти металлические штуки очень красивая голова, большая, хорошо обрисованная, с правильно сидящими ушами на голове минимум растительности все подстрижено, блондин, глаза умные, смеются. Чему?
И чего все ждут?
Разворачиваю журнал (тут у меня под носом появляется тарелка с отличным борщом, а рядом много хлеба, праздник). Ищу свой очерк об электрических трамваях в столице и печальной судьбе первого в мире изобретателя таковых, полковника Пироцкого вот, отлично. Ну а больше я ничего и не писал.
Киваю, откладываю в сторону и приступаю к пиршеству.
Да вы подальше посмотрите, звучит чей-то злорадный голос. Нет, что-то явно происходит.
Тут сидящий наискосок врач Тржемеский (тот самый, пользовал меня от качки) берет журнал, чуть не роняя его в борщ, разворачивает на какой-то статье и вручает мне обратно.
А это и правда интересно и мне, очевидно, нужно: «После ухода 2-й эскадры Тихого океана», автор некто Прибой (как же они расплодились, эти псевдонимы). По привычке, мгновенно просматриваю. Что он пишет?! Вот это надо изучить.
Я поднимаю голову все смотрят на меня, молчат. Что за история?
А вы поешьте, милосердно говорит мне негласный хозяин кают-компании (это всегда не командир, а старший офицер, то есть в нашем случае крепыш-боровичок Константин Платонович Блохин). Он несет к темной пушистой бороде крошечную рюмку водочки, говорит мне что-то вроде «еще будет время поговорить» и тут рюмка мгновенно исчезает в этих усах с бородой, а потом появляется оттуда пустой.