Прошу тебя – спи в другой комнате.
Но Кэвил все равно не хотел уходить.
– Я твой муж, я должен спать рядом с тобой… – возразил он, но она и слушать не захотела.
– Уходи, – попросила она. Даже повысила голос. – Иди!
И он ушел, терзаемый стыдом, ведь в душе он испытывал великое облегчение. В ту ночь он не проснулся ни разу, проспал все пять часов, которые оставались до восхода, так крепко он спал впервые за долгие месяцы, а может, и годы – но, проснувшись утром, почувствовал себя виноватым, что не выдержал и не остался рядом с женой, как ему было положено.
Однако спустя некоторое время Кэвил Плантер привык спать один. Он часто навещал жену – по утрам и вечерам. Они завтракали, обедали и ужинали вместе: Кэвил сидел в кресле в ее комнате, тарелки его стояли на маленьком боковом столике, тогда как лежащую в постели Долорес кормила с ложечки чернокожая рабыня. И руки его жены валялись на одеялах, словно мертвые крабы.
Впрочем, даже перебравшись в другую комнату, Кэвил не смог избежать мучений. Ведь у него не будет детей. Некому унаследовать ухоженную плодоносную плантацию Кэвила. Некому будет устраивать пышные свадьбы. А бальная зала внизу… когда он ввел Долорес в просторный новый особняк, который построил для нее, то сказал: «Наши дочери в этой бальной зале встретят своих суженых и впервые прикоснутся к их рукам, точно так же, как когда‑то соприкоснулись наши руки в доме твоего отца». Теперь Долорес больше не заходила в бальную залу. Вниз она спускалась только по воскресеньям, чтобы посетить воскресную службу, а также в те редкие дни, когда в дом прибывали новые рабы и их надо было покрестить.
Люди, видя ее редкие появления на публике, восхищались мужеством и преданностью этой пары. Но восхищение соседей – утешение весьма слабое, когда перед глазами у тебя каждый день маячат рухнувшие мечты. Все, о чем Кэвил молился, о чем просил, обратилось в прах… как будто сам Господь, просмотрев список просьб, поставил на каждой строчке «нет, нет, нет».
Мужчина с более слабой верой не перенес бы подобных разочарований – непременно сломался бы, озлобился. Но Кэвил Плантер был благочестивым, праведным человеком, поэтому каждый раз, когда ему начинало казаться, что Господь поступил с ним несправедливо, он сразу бросал работу, которой в тот момент занимался, вытаскивал из кармашка маленький Псалтирь и зачитывал вслух слова мудрого человека:
"На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня.
Приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь для меня каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня"[1].
Он полностью отдавался чтению псалма, и вскоре от сомнений и обид даже следа не оставалось. Господь по‑прежнему сопутствовал Кэвилу Плантеру, не покидая его в горестях и бедах.
Но однажды утром внимание Кэвила вдруг привлекли первые два стиха шестнадцатой главы Книги Бытия:
"Но Сара, жена Аврамова, не рождала ему. У ней была служанка Египтянка, именем Агарь.
И сказала Сара Авраму: вот, Господь заключил чрево мое, чтобы мне не рождать; войди же к служанке моей; может быть, я буду иметь детей от нее".
«Ведь Аврам был праведным человеком, как и я, – неожиданно мелькнула мысль в голове Кэвила. – Жена Аврамова не могла рожать ему детей, и моя тоже не принесет мне потомков. В их доме, как и в моем, была рабыня‑африканка. Так почему бы мне не поступить, как Авраму, и не воспитать детей от одной из рабынь?»
Эта мысль привела его в ужас. До него доходили слухи о белых испанцах, французах и португальцах, которые, поселившись на южных, поросших джунглями островах, в открытую жили с чернокожими женщинами – такие мужчины были самыми низкими, самыми презренными тварями, ведь это все равно что заниматься любовью со зверьем.