Мимо проплывает дом с распахнутыми настежь дверьми, изнутри яркий свет, веселые песни, запахи вина и пота. Я в непонимании уставился на человека у дверей, профессия угадывается с первого взгляда: вышибала. В любом трактире находятся гуляки, которых приходится выпроваживать силой, и не всегда есть смысл бежать за городской стражей. Тем более что посетители обычно не любят представителей власти и предпочитают, чтобы конфликты разрешались без них.
Так вот этот вышибала, крупный и уродливый, как абсолютное большинство вышибал, всё-таки слишком крупный и уродливый, чтобы быть... человеком.
Тролля я не сразу признал только потому, что тот одет в добротную куртку, шитую явно по его фигуре. На нем широкие штаны, достаточно просторные, чтобы скрыть кривые ноги, и огромные башмаки.
Стоит неподвижно, тролли так могут часами, у них другой метаболизм, из-за чего при всей чудовищной силе они часто проигрывают более проворным человекам. Но, правда, пьяные люди двигаются едва ли быстрее троллей, так что усмирять их и выбрасывать на улицу троллю ничего не стоит.
Я придержал Зайчика, а Пес тут же подошел к троллю и оглянулся на меня с немым вопросом в глазах: можно? Я вздохнул и покачал головой. А вдруг этот тролль уже отошел от оппозиции и служит правоохранительным структурам?
На меня засмотрелись двое горожан, один проследил за моим взглядом и спросил с интересом:
— Что-то не так? Вы издалека, благородный сэр?
— Очень, — пробормотал я. — У нас такого не водится.
Он кивнул с довольным видом.
— Да и здесь это на грани нарушения закона. Пока они только у нас, в Тарасконе. В других городах троллей, понятно, нет. А здесь это диковинка. На них взглянуть приезжают из других мест... Дивятся, что мы их приспособили для работы.
Он ухмыльнулся, второй откровенно заржал, я закончил фразу первого:
— И тоже оставляют свои денежки в этих злачных местах?
Горожанин продолжал ухмыляться, но уголки рта опустились, улыбка превратилась в оскал.
— Мы стали богаче, — сказал он хмуро, — намного богаче, чем были когда-то. Теперь бы собрать всё накопленное и уехать в какой-нибудь другой городок, чистый и добропорядочный.
В голосе звучала неподдельная тоска, я спросил с любопытством:
— А кто мешает?
— Не кто, а что, — буркнул он.
— Что мешает? Вы ведь не танцор?
Он угрюмо смолчал, объяснил за него приятель:
— Это затягивает. Как и деньги, что перепадают без особых усилий, так и всё это... Доступные женщины на каждом углу, возможность напиться до чертиков и не быть выставленным у позорного столба на городской площади... свобода от посещения церкви... а еще то, что здесь запрет церкви на азартные игры не действует. Вернее, никто еще не отменял, но никто и не соблюдает.
Я спросил:
— Городские власти получают большой налог с домов, где азартные игры?
Он посмотрел с уважением:
— Вы сразу смотрите в корень.
— Экономика, — пробормотал я. — Слово сказала экономика. Может быть, слишком рано... И впервые ее слово оказалось громче, чем у слабеющих понятий чести, совести, благородства, верности... Гм, что-то я заговорил, как Аркадий Аркадиевич. Заболел, наверное.
Зайчик пошел дальше, навстречу мощно и волнующе пахнуло огромностью моря. Вынеслась стая худых чаек с их непомерно острыми крыльями и красноутиными лапами, но как-то сообразили, что рыба на суше не водится, поспешно сделали крутой поворот, запрокидываясь в нашу сторону узкими и плотно поджатыми к пузу лапами, умчались обратно.
Набережная показалась чересчур узкой, тесной и заставленной всякого рода товаром. В то же время народ снует в обе стороны, как деловитые муравьи, звонко выкрикивают приглашение обновить обувь чистильщики сапог, радушно зазывают в распахнутые двери таверн привратники, соленый морской воздух странно и волнующе смешивается с ароматами жареного мяса, хлебных лепешек, печеной рыбы.