Нечисть начинает скулить и пятиться, едва вступив во владения короля Барбароссы!
Впереди народ поспешно переходил на другую сторону, а там ускорял шаг, буквально размазываясь по стене. Все спешили миновать некое опасное место. Выглядело комично, улочка узкая сама по себе.
Под стеной дома сидит, греясь на солнышке, древняя старуха. Редкие седые волосы падают на спину и плечи, лицо сморщенное и темное, как у яблока, что пеклось на углях костра.
Мы не стали переходить на другую сторону, старуха подняла голову и вперила в нас взгляд. В животе у меня ойкнуло, Кадфаэль осенил старуху крестным знамением.
— Герои, — пробормотала старуха, — сильные… Отважные… За одну монетку предскажу, когда вас убьют…
Кадфаэль перекрестился сам, а я понял, почему народ жмется к другой стороне, когда старуха выходит погреться на солнце. Все мы хотим думать, что только мы можем других по голове, а нас — никто, хотя вообще то понимаем, что в действительности не совсем так, как на самом деле.
— А кто убьет? — спросил я.
— И это предскажу, — ответила старуха. Посмотрела на меня и добавила: — Еще за монету.
— За обоих?
— За каждого, — ответила она живо, уже почуяв, что перед ней не самые бедные на свете. — Разве такое не стоит?
— Да как сказать, — пробормотал я. В кармане горсть мелочи, я на ощупь выудил четыре монетки, бросил старухе. Она оживилась, увидев чистейшее серебро. — Начни с монашка…
Старуха не стала вытаскивать колдовские принадлежности и даже просить показать ладонь, просто взглянула на Кадфаэля и сказала коротко:
— Его убьет высокий человек с очень черными волосами. Брови у него густые и сросшиеся на переносице. Один глаз ярко голубой, даже ярко синий, другой — коричневый. Он — самый опасный наемный убийца в своих землях…
— Ого, — сказал я без всякого интереса, — теперь понятно, почему люди переходят на другую сторону улицы. Тебе и гадать не надо, сразу все видишь… Кому такое понравится? Ну а когда это произойдет? Если моего друга убьют лет через пятьдесят….
— Его убьют уже в этом году, — прервала старуха без всякого почтения к моим золотым шпорам. — Только не знаю, здесь ли.
— А где?
— Не знаю. Может, и здесь. Я вижу только, что солнце сияет ярко, а люди одеты богато.
Кадфаэль не дрогнул лицом, смиренно пробормотал, что все в длани Божьей, а старуха обратила пронизывающий взор на меня. Я выждал, спросил с любопытством:
— Ну что?
Она отшатнулась.
— Ты… ты кто?
— Хоть что то видишь?
Ее глаза в страхе расширились, она прижалась к стене, будто сама хотела вжаться или размазаться, темное лицо посерело, губы задрожали.
— Я вижу… вижу… облако…
Я ждал, Кадфаэль бросил на меня подозрительный взгляд, спросил быстро:
— Какое? Сверкающее или же темное, грозовое?.. Блеск ангельской славы или адские сполохи ада?
Старуха плотно зажмурилась и затрясла головой.
— Уходите. Уходите! Я этого не вынесу! Уходите!!!
Она закричала, я подхватил Кадфаэля и утащил.
Смертный час старухи близок, но не хочу, чтобы старушка скончалась из за нас. Кадфаэль оглядывался, бормотал молитву. Там остановился народ и пугливо смотрел нам вслед.
Когда мы свернули за угол, я сказал трезво:
— Кадфаэль, слушай внимательно. Высматривай высокого человека с черными волосами и сросшимися на переносице бровями. Его распознать легко: не так часто можно встретить человека, у которого один глаз ярко синий, а другой — коричневый. Как увидишь, сразу же скажи мне. Лучше, конечно, если убьешь сразу сам, но, боюсь, станешь сопли жевать…
Он посмотрел с укоризной, я не часто бываю таким грубым, спросил тихо:
— А насчет облака… она права?
— Я закрыт нашим паладинским щитом, — ответил я, — чтобы те, кто ниже по рангу, не подглядывали.