Ешьте! мать проворно нарезала хлеба и щедро настрогала мяса, подсластив воду в наших кружках сиропом из кувшина. А сама легла на кровать в углу и отвернулась к нам спиной, пролежав так весь остаток дня и даже не поднявшись к привычной вечерней стирке. Мы старались не шуметь и тщательно прибрали со стола, потихоньку улизнув из дома на улицу. Заняться нам сегодня было нечем: новой пряжи мать не приносила уже целую седмицу, потому мы были предоставлены сами себе и вскоре некая молчаливость и оторопь, охватившие нас после непривычного поведения матери, уступили место обыкновенным детским забавам и играм.
С того самого дня наша жизнь изменилась. Не так сильно, чтобы в каждом новом дне не видеть остатков предыдущего, но, казалось, что прежняя жизнь становится всё дальше и дальше, словно её, как тонкую щепку, уносят прочь весенние талые воды. На нашем столе то и дело появлялась хорошая еда. Раз в седмицу мать отводила меня в Храм, где один из Видящих раздевал меня донага и тщательно осматривал, затем подправлял краской успевшие немного побледнеть чёрные треугольники на моём лице и о чём-то говорил вполголоса с матерью, вручая ей напоследок неизменный мешок, в котором оказывались то мука с маслом, то крупа, то пахучий круг козьего сыра и мясо, а иногда там оказывался сладкий сироп и даже немного вина. По приходу домой мать строго отчитывала меня, наказывая молиться усерднее и вести себя приличнее. За каждую ободранную до мяса коленку я получала сильные тычки и затрещины, она с особой тщательностью осматривала мои руки и ногти, выискивая грязь под ними, заставляла умываться полностью дважды в день, невзирая на погоду, и смазывала малейшую царапину заживляющей мазью, чего раньше никогда не делала. А ещё иногда она не пускала меня даже собирать вязанки сухого хвороста, гоняя вместо меня Визалию по несколько раз.
Занимайся пряжей, сухо велела она и вываливала передо мной гору шерсти.
Я уныло смотрела на ворох шерсти, но принималась за дело, негодуя на то, что Визалия носится с другими ребятами в своё удовольствие по лесу, срывая дикие ягоды и сражаясь на сухих палках, а я сижу в тени дома и прочёсываю шерсть раз за разом, превращая её в кудель. Обычно мы вдвоём с Визалией проделывали эту работу, а потом пряли нить и ссучивали её. Вдвоём дело спорилось быстро, а теперь я вынуждена была заниматься этим одна. Более того, мать иногда брала вычесанную шерсть и тщательно рассматривала, недовольно цокая языком и заставляя вычёсывать её ещё и ещё, пока она не превращалась в тончайший, воздушный пух. Так поневоле я и стала одной из лучших прях, а после пришлось ещё и вязать из полученной пряжи. Всё для того, чтобы я не носилась, как оголтелая по улице, и не могла даже ненароком нанести вред столь драгоценному сосуду, как тело Невесты. Меня утешало лишь одно, что и тем оставшимся четверым девочкам приходилось так же, как и мне.
Глава 3
Я не сидела постоянной затворницей в четырёх стенах. Воду не удержать в сомкнутых ладонях она всё равно просочится на песок. Так и я находила время и возможность улизнуть на улицу к своим друзьям. Поначалу они долго рассматривали краску на моих щеках и перешёптывались, но после азарт игры взял своё. И можно было бы сделать вид, что всё оставалось по-прежнему, но это было не так. И если раньше я была постоянной участницей наших баталий, то нынче стала пришлой, гостем, заглядывающим изредка на несколько минут, и несведущим во всех тонкостях.
Трещина отчуждения, поначалу едва заметная, ширилась с каждым днём, отделяя меня пропастью от моих сверстников и от Визалии. Теперь она заменяла нас двоих и даже выглядела немного по-иному, более важная, что ли, и немного обиженная на меня за то, что её-то мать не баловала, а заставляла работать, гоняя за водой к колодцу и за вязанками сухого хвороста в лес. Визалия всё так же выполняла тяжёлую часть работы по дому, как когда-то ранее мы вдвоём, но теперь ей приходилось справляться в одиночку. А на меня мать возложила иные обязанности, не требующие приложения больших сил, но хлопотных и долгих. Она заставляла меня разминать сухие зёрна в муку и выпекать на камнях тонкие, почти прозрачные лепёшки, варить густую похлёбку, прибирать по дому так, чтобы не было ни одной лишней соринки во всех углах, прясть и ткать.
Наверняка в глазах Визалии я начала выглядеть как лентяйка и маменькина любимица, хотя по моим ощущениям было совсем наоборот. Мать теперь даже изредка не расчёсывала мои длинные волосы, заплетая их в диковинные косы, змеящиеся по голове, и всё реже целовала в лоб перед уходом или на ночь. Я всё чаще удосуживалась сердитого взгляда и губы её сурово поджимались, когда она смотрела в мою сторону. Она словно старалась отдалиться от меня вперёд положенного срока. Говорят, что когда хочешь приготовить из курицы вкусную похлёбку, нужно лишить её жизни быстро, одним ударом отсекая голову или сворачивая ей шею, чтобы животное не испытывало мучений. Наверняка было бы лучше, если бы меня забрали в Храм сразу же после церемонии выбора, но вместо этого отправили к семье, становящейся чужой и далёкой с каждым днём.