Захотелось натянуть на себя одеяло и больше вообще никогда не показываться на белый свет. Но главное всё нутро сверлила мысль: как я без них? Может, я сделала глупость, надо было перетерпеть и сразу простить моего царевича? Но как же, ведь он А любил ли он меня вообще? В глазах зачесалось.
Разрастись депрессии махровыми кистями, как паутине по углам, никто не позволил.
Дорогой мой Кати, ты сегодня пить немножко меньше, послышался рядом голос бабушки Алико.
Я выглянула из-под одеяла.
Гамарджоба, мой сердце! такое тёплое раздалось, словно правда о моем сердце шла речь.
Доброе утро, пробормотала я, разбитая, как тележка римского императора после скачек по азовскому бездорожью что он только тут забыл тысячи лет назад
Нос учуял потрясающий аромат свежесваренного кофе. Я села на кровати, всё поплыло. В голове раздались новые залпы, перед глазами засверкало.
О-о, бабушка, простонала я, хватаясь за висок. Я больше совсем пить не буду, можно?
Ну как совсем? Совсем нельзя, а немножко-немножко сам Бог велел, улыбнулась бабушка, поправляя складку просторного чёрного платья на широкой груди. Он нам виноградную лозу послал. Не знаешь разве?
Знаю-знаю, в Библии было, только разве там речь шла о похмелье? Ни слова об этом не помню. А ведь оно есть.
Бабушка села в белое кресло напротив моей кровати. На круглом столике рядом стоял серебряный поднос с фарфоровым кофейником и двумя изящными чашечками, наполненными живительной жидкостью кофе. Вот что на самом деле придумал Бог! Даже от запаха легче становится. На тарелочке бодряще желтели нарезанные аккуратно дольки лимона. Хм, вспомнился отчего-то Воланд из «Мастера и Маргариты», который подсовывал директору варьете в подобном состоянии запотевшую рюмку водки, хрусткий огурчик и паюсную игру. Я глянула на бабушку Алико. Она, конечно, женщина была солидная, но совсем не из воландовской группировки. Вон как по-доброму улыбается. Даже с сочувствием.
Крепкий кофе поможет, Кати. Выпей, сказала она.
И я послушалась. Потянулась к полупрозрачной фарфоровой чашечке и вдруг опомнилась: ой, а в чём я? В одежде спала?!
Глянула на себя и, обнаружив лифчик и полоску голого тела, дёрнулась прикрыться. Хлюп, и пятно чёрного кофе расползлось коричневым разводом на белом пододеяльнике. Ну какая же я неловкая! А бельё явно дорогое
Во рту пересохло.
Я сейчас застираю
Вай, пусть! Отбеливатель есть и горничная, махнула рукой бабушка Алико. Садись. Пей кофе.
Но прости, бабушка, я не хотела честно, я при этом я пыталась поставить кофе обратно на блюдце, чуть не перевернула его, разбрызгала каплями кофе мраморную столешницу. Выронила одеяло, выставив напоказ еще и трусы, залилась краской, бормоча извинения и растерялась окончательно.
Я сейчас застираю
Вай, пусть! Отбеливатель есть и горничная, махнула рукой бабушка Алико. Садись. Пей кофе.
Но прости, бабушка, я не хотела честно, я при этом я пыталась поставить кофе обратно на блюдце, чуть не перевернула его, разбрызгала каплями кофе мраморную столешницу. Выронила одеяло, выставив напоказ еще и трусы, залилась краской, бормоча извинения и растерялась окончательно.
Стоп! Сядь, Кати! вдруг скомандовала по-генеральски бабушка Алико и ткнула указующим перстом на кровать.
Я моргнула. И замерла, как сурикат, лишь напоследок успев прикрыться пододеяльником. На внезапно грозном лице моей новоиспеченной бабушки, больше похожей на хорошо питающуюся царицу Тамару в летах, вновь появилась улыбка.
Спокойно, Кати. Торопиться не надо.
Я кивнула.
Простите, бабушка.
Сердце мой, мы же договорились, что ты мне на «ты» говоришь.
Да вздохнула я, повесив раскалывающуюся голову. Вспомнились треснувшие тонкие бокалы от моих вокализов. Как я ещё случайно не разнесла колонны в холле? Хотя, кто знает, что в том тёмном провале моей памяти, возможно руины и оглохший дедушка Вахтанг?
Бабушка достала откуда-то салфетку, вытерла пятна от кофе на столике, поставила ровно мою чашечку и подлила ещё из кофейника.
Пей, сердце мой.
Спасибо. Но чашку в руки не взяла. Опять пролью.
Ты что, маленький, расстроился?
Я мотнула головой и виновато улыбнулась. Бабушка Алико поднялась с кресла, слегка кряхтя. Взяла кофейник, подошла к изножию кровати. И вылила всё на матрас. Я отпрянула и вытаращилась на неё:
Бабушка?!
Она весело махнула рукой:
Давай сюда тоже свой чашка лей.
Ой, зачем?!
Ещё мой девочка из-за пятна будет расстроенный! Такой ерунда, вайме, а ты плакать!
Я не плакать, ответила я, ещё оторопев, но чувствуя, как что-то тяжелое из груди постепенно расходится.
Почти. Я не глупый, хоть и говорить с акцентом. Вижу всё, ответила бабушка и подмигнула: Лей, давай, девочка! Можешь и чашку разбить.
Совсем?! удивилась я.
Совсем. На маленький такой, маленький черепки!
Я даже рот открыла, совершенно изумившись, а потом глупо хихикнула:
Жалко, красивая чашка.
Тогда лей.
Не могу
Почему? Рука болит?
Это невежливо. И не интеллигентно.
Вах! воздела руки к потолку бабушка Алико. Ты говоришь, что твой старый бабушка, мать твоего отца, невежливый?!
Н-нет. Не обижайся, бабушка, это всё я! Я такая неловкая!