- Макиллих? - глаза Хока недоверчиво прищурились.
- Макиллих, - подтвердил Гримм.
- Ну а Гримм?
- «Гримм» означает Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих. - Горский выговор Гримма, насквозь пропитав это имя, исказил его так, что в грозных перекатах «р» и «л» и резком стаккато «к» нельзя было разобрать практически ничего. - Возьмите первые буквы каждого имени, и вы все поймете. Г-Р-И-М.
- Гаврэл Макиллих был берсерком! - взревел Хок.
- Я же говорил, что вы многого обо мне не знаете, - угрюмо произнес Гримм.
В три огромных шага Хок пересек комнату и навис над Гриммом, в нескольких дюймах от его лица, недоверчиво рассматривая его, словно стараясь отыскать некую черту, свойственную чудовищу, - черту, которая могла бы раскрыть секрет Гримма еще много лет назад.
- Как же я не догадался? - бормотал он. - Сколько, лет я ломал голову над кое-какими из твоих необычных... талантов. Да черт меня дери, уже только по этим глазам я мог бы угадать...
- У многих людей голубые глаза, Хок, - сухо сказал Гримм.
- Но далеко не такие голубые, как твои, Гримм, - заметила Эйдриен.
- Это все объясняет, - медленно произнес Хок. - Ты - не человек.
Гримм вздрогнул.
Эйдриен бросила на мужа суровый взгляд и взяла Гримма под руку.
- Он, разумеется, человек, Хок. Он - человек и... нечто еще.
- Берсерк, - Хок покачал головой. - Черт возьми, берсерк! Вы знаете, говорят, Уильям Уоллес (Уильям Уоллес (ок. 1270 - 1305) - национальный герой, прославившийся в период борьбы шотландского народа за независимость от Англии. В 1305 г. был захвачен в плен англичанами и казнен.) был берсерком.
- И как славно прошла его жизнь, верно? - невесело произнес Гримм.
***
Вскоре, к огромному неудовольствию Хока, не ответив более ни на один вопрос, Гримм отправился в путь. Он постарался уехать побыстрее, поскольку воспоминания охватывали его, не считаясь с его волей; вместе с ними возвращалась и ярость. Гримм сознавал, что должен быть один, когда память о прошлом окончательно подчинит его своей власти. Теперь он хотел бы не думать о Тулуте. Проклятье! Он хотел вообще ни о чем не думать, если бы это зависело от него.
Тулут... У него перед глазами встала задымленная долина, черные клубы дыма, настолько густые, что, казалось, от едкого запаха пылающих хижин и горелого мяса выедает глаза. Детские крики! О Господи!
С трудом проглотив комок, вставший у него в горле, Гримм пришпорил Оккама, пуская его в галоп через горную гряду. Его не трогала ночная красота шотландских гор, - он выпал из времени, и только цвет крови и мрак уродующего душу одиночества окружали его, пронзаемые единственным лучиком золотого света.
Джиллиан!
«Это какой-то зверь, папа? Можно я возьму его себе? Ну, пожалуйста! Он такой славный, замечательный зверек! ».
В мыслях ему снова было шестнадцать, и он смотрел на крошечную златовласую девчушку. Воспоминания захлестнули его, заставляя чувство стыда сочиться из души тяжелыми каплями, более густыми, чем застывший на сотах мед. Она наткнулась на него в зарослях, когда он, словно дикий зверь в поисках пропитания, рылся в отбросах.
«Он будет позлей, чем мой Саванна-Чайная Лужайка, папа!».
У нее был щенок - Саванна-Чайная Лужайка, ирландский волкодав, малыш весом добрых сто сорок фунтов (140 фунтов - около 63 кг).
«Он будет хорошо меня защищать, папа, - я точно знаю, что будет!».
Стоило ей произнести эти слова, и он про себя поклялся именно так и поступать, не ведая, что тем самым ему придется защищать ее и от него самого.
Гримм потер гладко выбритый подбородок и, подчиняясь ветру, откинул назад голову.