Вот о таких французских девушках мечтают все мужчины, с такими немецкие генералы развлекаются в Париже. Шелковистые темные волосы Лизетт ниспадали на плечи гладкой волной, заколотые с одной стороны черепаховым гребнем, а с другой — убранные под кокетливо надетый пурпурный берет.
Солдат ухмыльнулся.
— Мы могли бы стать друзьями, — сказал он на отвратительном французском.
— Да я скорее умру, чем стану дружить с немцем, — ледяным тоном отрезала Лизетт.
Другие часовые, стоявшие поодаль, загоготали, и улыбка исчезла с лица солдата. Да кем, черт побери, возомнила себя эта девчонка, если разговаривает с ним как с каким-то крестьянином? Проклятые надменные французы! Держатся так, словно это они победители.
— Проходите. — Часовой протянул Лизетт ее удостоверение. Ладно, со временем… командир перестанет требовать, чтобы они по-особому относились к местным родовитым землевладельцам. Вот тогда он и посмотрит, действительно ли эта девчонка предпочтет умереть.
Бросив на часового презрительный взгляд, Лизетт проехала по одному из низких каменных мостиков, которые и дали название деревне[1] , потом по дороге с высокими обочинами и через буковую рощу направилась в Вальми.
Утром, когда она завтракала с отцом, передовая дозорная машина на большой скорости влетела на гравийную подъездную дорожку замка и остановилась у входа. Мари, теперь единственная их служанка, открыла дверь двум прибывшим и провела визитеров в столовую. Она заметно нервничала. Лизетт, держа в руках салфетку, поднялась и встала позади отца. У нее перехватило дыхание, когда один из офицеров снял фуражку с высокой тульей, сунул ее под мышку и холодно заявил:
— С десяти часов сегодняшнего утра Вальми переходит в распоряжение майора Мейера. Надеюсь, граф, присутствие майора не доставит вам неудобств?
— Нет, лейтенант. Майор привезет с собой прислугу? — так же холодно отозвался граф.
Лейтенант окинул взглядом столовое серебро, гобелены шестнадцатого века на стенах, старинный ковер. Да, майор выбрал очень уютное гнездышко.
— У вас есть кухарка? — осведомился он.
— Нет. — Вторгшись в Нормандию, немцы угнали тысячи мужчин и женщин из городов и деревень на строительные работы. С тех пор от кухарки и ее мужа не поступило ни одной весточки. Лизетт заметила, как вздулись жилы на шее отца. — Сейчас нам готовит моя жена.
— Пусть готовит и для майора Мейера. — Взгляд светло-голубых глаз лейтенанта скользнул по изящным кружевам скатерти, по вышитому гербу графа на салфетках. Должно быть, графиня необычайно элегантна и обладает врожденным вкусом, недоступным немецким женщинам. — И еще ей придется стирать его вещи, — добавил лейтенант, с удовлетворением отметив, как побагровели лицо и шея графа. Черт побери, если бы он сам остановился здесь на постой, графиня не только готовила бы и стирала на него!
Наглый взгляд лейтенанта переместился с графа на молодую девушку. Лейтенант дал бы ей лет восемнадцать или девятнадцать. Она выглядела такой хрупкой, что так и хотелось сломать ее. Блестящие темные волосы девушки рассыпались по плечам, несколько локонов кокетливо спадали на безупречные щеки. Пухлые губы и чуть опущенные уголки рта придавали ей беззащитный и чувственный вид. Четкая линия подбородка свидетельствовала о своеволии. Взгляд лейтенанта неторопливо переместился ниже, к высокой груди, узкой талии и изящным изгибам бедер под твидовой юбкой. Он ощутил томление плоти. Да, в новой резиденции майору Дитеру Мейеру не придется долго искать объект для развлечений.
Лейтенант щелкнул каблуками и надел фуражку.
— До свидания, граф, — проговорил он, ничуть не оскорбленный тем, что девушка не скрывала презрения к нему. Презрение возбуждало его сильнее, чем рабская покорность.