Кровь на эполетах [СИ] - Дроздов Анатолий Федорович страница 2.

Никто из этих людей певших, улыбавшихся, отпускавших задорные шутки, не представлял, что столь яростно отрицаемый ими Бог уже пометил большинство из них своей печатью. Что подавляющему большинству из этой орды жить осталось от силы месяц, многим и того менее. Часть солдат и офицеров погибнет в боях, и этим, можно сказать, повезет. Другие попадут в плен. Счастливчики к русской армии, у этих будет шанс выжить. Небольшой, но все же. А вот у тех, кого захватят партизаны Крестьяне разобьют им головы дубинами и топорами, и это действо будет происходить на глазах ждущих своей очереди пленников под веселые крики и пляски победителей[6]. Однако большинство французов умрет от ран и болезней, голода и холода. Солдаты и офицеры, штатские мужчины, женщины и дети все они сгинут еще до зимы, в том числе и знаменитая «Обер-шельма». Богатство не спасет ее от тифа. Смерть пришельцев станет долгой и мучительной на обочине дороги, на бивуаке у костров в открытом поле или в ледяных, ими же разоренных избах. Так веселившая их сердца добыча будет безжалостно брошена, а самым желанным сокровищем станет заплесневелый сухарь или похлебка из мерзлой конины.

Однако никто из отступавших французов и их союзников этого пока не знал. Орда весело шла навстречу своей гибели

Глава 1

Голоса Сары Брайтман[8] и Андреа Бочелли[9], слившись, зазвучали мощно и томительно сладко. Я отчетливо видел огромную сцену на открытом воздухе, оркестр и дирижера. Певцы умолкли, вступили струнные, а потом и другие инструменты, Сара и Андреа вновь поднесли к губам микрофоны, и их чистые, сильные голоса завершили прекрасную, так любимую мной балладу. Все это было так чудесно, что я заплакал от умиления и проснулся. Открыв глаза, некоторое время лежал, не понимая, где я, и почему вместо белого потолка моей комнаты в общежитии над головой колышется, какая-то парусина, да еще натянутая под углом. И только спустя несколько мгновений пришло осознание: я не дома, лежу в палатке на матрасе, набитом соломой, укрывшись подаренной мне казаками косматой буркой. И на дворе октябрь 1812-го, а не 2019 год. Нахожусь я не в Могилеве, Республика Беларусь, а в военном лагере Русской армии близ села Тарутино, Российская империя.

Однако только что завершившийся сон был настолько ярким и реалистичным, а музыка и голоса певцов столь живыми, что я поначалу прогнал эту мысль. Этого не могло быть! И все, что случилось ранее: смертельное ДТП с каретой скорой помощи на въезде в Могилев, мое перемещение в прошлое, отступление с русской армией, сражения под Смоленском и Бородино, поездка в Петербург, встречи и беседы с Александром I, последующее возвращение в Тарутинский лагерь не больше чем видение. Бывают сны, в которых проживаешь иную жизнь, причем, настолько яркую и насыщенную событиями, что по пробуждению долго не можешь понять, кто ты, и где находишься на самом деле.

Однако только что завершившийся сон был настолько ярким и реалистичным, а музыка и голоса певцов столь живыми, что я поначалу прогнал эту мысль. Этого не могло быть! И все, что случилось ранее: смертельное ДТП с каретой скорой помощи на въезде в Могилев, мое перемещение в прошлое, отступление с русской армией, сражения под Смоленском и Бородино, поездка в Петербург, встречи и беседы с Александром I, последующее возвращение в Тарутинский лагерь не больше чем видение. Бывают сны, в которых проживаешь иную жизнь, причем, настолько яркую и насыщенную событиями, что по пробуждению долго не можешь понять, кто ты, и где находишься на самом деле.

Я поднял руку и потрогал косой потолок. Пальцы ощутили грубую, толстую ткань. Словно подтверждая реальность осязания, снаружи пропела труба и послышались зычные голоса дежурных унтеров, проводивших побудку: «Всем вставать! Умываться, бриться, костры жечь, кашу готовить!» Пространство за палаткой наполнилось голосами, топотом ног и звяканьем амуниции. Разочарование было столь велико, что я едва не заплакал снова, но загнав этот порыв далеко внутрь, заставил себя собраться. Не время распускать сопли слюнтяи на этой войне не выживают.

Отбросив бурку, я сел и натянул сапоги, затем, встав, накинул мундир. Октябрь 1812 года выдался необыкновенно теплым, но ночи стояли прохладные, так что спал я в рейтузах и шерстяных носках. Последние притащил денщик купил у маркитанта сразу несколько пар. Кстати, о денщике

 Пахом!  позвал я, выбравшись наружу.

 Здеся я, ваше благородие!  отозвался денщик, показываясь из-за палатки с котелком в руках. Одет в серый суконный мундир, на голове фуражная шапка. Нестроевым егерская форма не положена.  За водой ходил. Прикажете умываться?

 И бриться тоже,  кивнул я, наклоняясь и подставляя сложенные ковшиком ладони.

Ледяная ключевая вода прогнала остатки сна, как и сожаление о не воплотившейся надежде оказаться в своем мире. К черту! Я здесь, и должен быть тем, кем меня знают окружающие. Капитаном Руцким, командиром батальона егерей, лекарем, певцом и музыкантом. Кавалером ордена Святого Георгия четвертого класса и знака Военного ордена. Это вам не хухры-мухры.