В нашем ветхом дачном домике, заповеднике старых плащей и шляп, сонное царство. Если обитатели не спят, то едят. Если не едят, то готовят пищу. Распорядка нет никакого: после завтрака все ложатся спать. Когда папа переворачивается с боку на бок на втором этаже слышно, как скрипит кровать. А из другой комнаты доносится, как мама писает в ночной горшок.
Обычно я валяюсь под синим ватным одеялом, заправленным в дырявый пододеяльник. Когда мама зовет к столу, я опускаю ноги прямо в расшнурованные кеды и лениво шлепаю на веранду. Кеды совсем новые, я только что купил их в магазине «Найк». Синие, с большими белыми загогулинами по бокам. Если кед поблизости нет, обуваюсь в резиновые коричневые советские шлепанцы. Много лет назад у папы были точно такие же, тогда я был малышом и папа водил меня в бассейн «Пионер». Те шлепанцы быстро порвались, после чего папа связал их шнурком. Они до недавнего времени часто попадались на глаза, в ящике для обуви в нашей старой квартире. Теперь квартиру продали, а шлепанцев и след простыл. Эти же шлепанцы-двойники взялись неизвестно откуда.
Улегшись после завтрака обратно в постель и выбравшись оттуда только к полудню, я устроился в любимом плетеном кресле возле белой кривоватой стены. Мы с мамой едим арбуз. На маме бледно-голубой халат. Арбуз кислый, и мама честит продавцов. Меня коварство торговцев не тревожит, я люблю любые арбузы.
Улегшись после завтрака обратно в постель и выбравшись оттуда только к полудню, я устроился в любимом плетеном кресле возле белой кривоватой стены. Мы с мамой едим арбуз. На маме бледно-голубой халат. Арбуз кислый, и мама честит продавцов. Меня коварство торговцев не тревожит, я люблю любые арбузы.
Солнце поднялось высоко, погода стоит замечательная. Папа арбуз не ест, а моет коврики в машине. На нем джинсовые шорты, подвязанные веревочкой. Пуся тоже арбуз не ест, а выпрашивает курицу у соседей.
Первое сентября
В честь первого сентября я принарядился. Впрочем, здесь я часто меняю наряды без всякого повода, дом переполнен интересным старьем. Кое-что я забираю в далекие путешествия. В Швейцарии носил серый свитер, связанный дедушкиной любовницей Сонечкой. Свитер был вполне ничего, пока мадам Анна не постирала его в машинке. После стирки свитер превратился в подобие детской шапочки. Еще мне приглянулась майка в цветочек. Ей лет тридцать, и она явно женская. Майка едва достает мне до пупка. В ней я однажды явился в университет, после чего все преподаватели и особенно одна доцентша хорошо запомнили мою фамилию. До этого путали, а теперь помнят.
На этот раз я облачился в кремовый китель, брюки защитного цвета и одну из бесчисленных белых сорочек. Сорочки старые и штопаные. Их аккуратно отремонтировали, постирали и сложили здесь давным-давно, дожидаться, когда кто-нибудь пустит их на тряпки или просто выбросит все скопом. На голове у меня белая холщовая кепка. Ее носила бабушка, она на всех дачных фотографиях в этой кепке.
Я взволнован и немного взбудоражен. С шести лет все первые сентября я встречал то в школе, то в университете, а сегодня позволяю себе фронду не иду в учебное заведение. Печаль необратимости и сладостность первого раза смешиваются встречными течениями, порождая неописуемое природное явление.
Родители уехали. Спускаясь со ступенек с кипящим чайником, я встречаю ежика. Ежик неторопливо переходит тропинку. На середине пути он останавливается и долго чешет пузико левой задней лапкой. Пуся недоуменно урчит, но броситься на ежика не решается. И только когда тот скрывается под террасой, она принимается азартно лаять и воинственно отбрасывать землю задними лапами.
Налаявшись вдоволь, Пуся взгромоздилась мне на колени, уложив мохнатую голову на мою правую руку. Этой рукой я подносил ко рту чашку с чаем. Будь я левша, проблем бы не было, я бы подносил чашку левой рукой, но я не левша. Пусю беспокоить не хочется, и я деликатно жду. На кухне готовится овощное рагу. Холодильник пустой, а в магазин идти лень. Пришлось разыскать в траве кабачок и порезать на части. Кроме этого я надергал из грядки тощих свекл и маленьких, кривых, но очень сладких морковок. Все это я свалил в старую черную сковородку и поставил на плиту. Уже давно пора помешать, а то хана рагу, но жаль тревожить Пусю.
Приехали соседи напротив. Поблизости носится их внук Тема, активный четырехлетний толстун. Я пригласил Тему поесть печений. Он съел одно, поиграл с велосипедным насосом и, неожиданно сообщив, что идет какать, удалился. Я поворошил Пусю и пошел проверять рагу.
Иди в ничью комнату
Лет двадцать тому назад, в девяностые годы минувшего века, которые теперь одни вспоминают с восторгом, а другие осыпают проклятиями, жила в нашем доме Надя. Дом был стар, состоял из четырех подъездов, возвышался на восемь этажей и был разделен на шестьдесят четыре квартиры. В девятьсот тринадцатом году, когда дом только построили, квартиры принадлежали отдельным хозяевам, но революция, отмена частной собственности и рост городского населения существенно его уплотнили. Были счастливчики, которым принадлежало целых две комнаты, но подавляющая часть жильцов ютилась по «одиночкам».