Однако оба они заблуждались я пребывал вовсе не в атмосфере строгой суровости. В основе моей веры были радость и ликование. Я жил в мире света, в огромном нефе, где постоянно горели тысячи свечей.
Я был увлечен своими любимыми латинскими авторами. Их творения отражали крутой поворот, совершенный западным миром. Мне хотелось описать этот переворот в жизни и сознании, это всеобщее потрясение, которое вызвала христианская мысль, ставшая антиподом всему, что говорилось или писалось ранее. Явление Христа было не только духовным чудом, но и революцией в философии. Физическое преображение воплощение Иисуса и превращение Слова. Речь и мысли человека никогда больше не будут прежними.
Я представлял себе изумление иудеев при Его появлении. Избранный народ, ожидавший могучего воина-мессию на огненной колеснице, увидел сострадающего человека, чьей единственной силой была любовь, верившего, что каждое поражение есть победа и что все люди избранные. Я думал о греках и римлянах, которые создавали богов по своему образу и подобию, наделив их собственной противоречивостью, и неожиданно обнаружили невидимого Бога, принявшего человеческий облик. Теперь Бог больше не подавлял людей, а спускался к ним сам, чтобы помочь им подняться над любыми противоречиями.
Вот эту эпоху великого поворота я и хотел описать. Благословенные годы, когда христианство было подобно гончарной глине, материку в процессе формирования, а первые христианские писатели были одновременно рычагом и отражением, жизненной силой и опорой. После создания Евангелия, Посланий и Писаний апостолов эстафету приняли мирские авторы, соизмеряя, развивая, комментируя неисчерпаемое богатство, доставшееся им в наследство.
Я шел по двору Католического университета, когда кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел перед собой Люка Субейра. Молочно-белая физиономия под рыжей шевелюрой, тонкая хрупкая фигура, на которой болталось шерстяное пальто, шея обмотана шарфом. Я ошалело выпалил:
Ты что здесь делаешь?
Он посмотрел на экзаменационный лист, который вертел в руках.
Полагаю, то же, что и ты.
Ты пишешь диссертацию?
Он поправил очки и ничего не ответил. Я недоверчиво усмехнулся:
Где ты пропадал все это время? С каких пор мы не виделись? С выпускных экзаменов?
Ну, ты ведь вернулся к своим буржуазным истокам.
Да ладно тебе. Я пытался тебе дозвониться все это время. Чем ты занимался?
Учился здесь, в Католическом университете.
Ты занимался богословием?
Он щелкнул каблуками и стал по стойке смирно:
Так точно, сэр! И вдобавок получил степень магистра классической филологии.
Значит, мы выбрали один путь.
А ты в этом сомневался?
Я не ответил. В последние годы нашего пребывания в Сен-Мишель Люк изменился. Он стал еще более саркастичен, а его фамильярное отношение к вере превратилось в постоянные насмешки и иронию. Я недорого бы дал за его призвание. Он предложил мне сигарету и, прикуривая, спросил:
О чем твоя диссертация?
Зарождение христианской литературы. Тертуллиан, Киприан
Он восхищенно присвистнул.
А твоя?
Я еще не решил. Скорее всего, о дьяволе.
О дьяволе?
Да, как о торжествующей силе нашего века.
Что ты несешь?!
Люк обогнул толпившихся студентов и направился к зарослям в глубине двора.
Вот уже некоторое время меня интересуют злые силы.
Какие еще злые силы?
Как по-твоему, почему Христос сошел на Землю?
Я не ответил. Вопрос был слишком неожиданным.
Он пришел, чтобы нас спасти, продолжал он. Чтобы искупить наши грехи.
Ну и что?
Значит, зло уже было на Земле. Задолго до Христа. По сути, оно было всегда и всегда шло впереди Бога.
Я отмахнулся от такого рассуждения. Не для того я четыре года занимался богословием, чтобы прийти к столь примитивным выводам. Я заметил:
Что тут нового? Человеческий грех начинается со змия, и
Я говорю не об искушении. Я говорю о той силе, скрытой в нас, которая отвечает за соблазн, делая его законным.
Газоны были покрыты опавшими листьями бурые пятнышки или рыжие веснушки осени. Я резко прервал его:
Со времен Блаженного Августина известно, что зло не имеет онтологического воплощения.
В своих произведениях Августин использует слово «дьявол» две тысячи триста раз, не считая синонимов
Только в качестве символа или метафоры Надо учитывать эпоху. По Августину, Бог не мог сотворить зло. Зло это лишь отсутствие добра. Это заблуждение человек создан для света. Он сам есть свет, потому что он Божья совесть. Его надо только направлять и иногда призывать к порядку. «Все добры, ибо Творец всего сущего благ сверх меры»
Люк вздохнул преувеличенно громко:
Если Творец всемогущ, как ты объяснишь то, что Он всегда оказывается бессильным перед лицом простого заблуждения? Как объяснить то, что зло всегда и всюду торжествует? Воспевать величие Бога значит воспевать величие зла.
Ты богохульствуешь.
Он остановился и повернулся ко мне:
История человечества не что иное, как история жестокости, насилия и разрушения. Этого никто не может отрицать. Как ты это объяснишь?
Мне не понравился его сверкавший из-за очков взгляд глаза лихорадочно блестели. Я не стал отвечать, чтобы не столкнуться с загадкой древней, как мир: жестокой, злокозненной, безнадежной стороной человека.