Он прислонился спиной к спинке сиденья, при этом его бедра прижались к ее.
– А у тебя что ни фраза, то вызов!
Фиона не нашлась что возразить. Если она ответит, это подтвердит его слова. Если она ничего не скажет, множество упреков в его адрес окажутся невысказанными.
Он приподнял угол кожаной шторы и бросил взгляд в темноту.
– Мы въезжаем в Лондон. Сейчас почти два часа ночи. – Затем снова угнездился в своем углу, навалившись на нее ногой. – Я люблю быструю езду.
Она посмотрела в окно с ее стороны. Довольно холодно сидеть в углу, ибо влажный ночной воздух просачивался через все щели. Пожалуй, ей придется согласиться с тем, что его нога прижата к ее бедру. По крайней мере их разделяет немало слоев одежды. На Джеке были брюки и… Она посмотрела на его ноги. И что еще? Неужели у него под брюками ничего больше нет? Брюки, казалось, прилипли к нему, обрисовывая мощные бедра и выпуклости над…
О Господи! Она закрыла глаза. Она разглядывала его… Это было не только нескромно, но еще и вызывало удивительное щекотание внутри ее, почти такое же, как если бы она до этого дотронулась.
– Фиона, еще один подобный взгляд – и я за себя не отвечаю. – Джек находился так близко, что она ощущала его дыхание на своем виске. – Ты меня понимаешь?
Фиона смогла нервно кивнуть и почувствовала облегчение, когда он снова отодвинулся.
Джек совсем близко. Джек в тесной карете, ее бедро всего лишь в одном дюйме от ее… Эти воспоминания были такими яркими, такими саднящими. Она была тогда юной и порывистой, и это счастье, что от их кратковременной связи не осталось ничего, кроме волнующих воспоминаний.
Она откашлялась.
– Я вспоминала нас.
– Я тоже думал о нас.
Фиона удивленно посмотрела на Джека:
– Я и не предполагала, что ты мог думать об этом.
Он повернул голову в ее сторону.
– Как я мог не вспомнить об этом? Ведь ты была у меня первой.
– Но это невозможно! У тебя уже была любовница! Александр сказал, что она к тому же не первая.
– Значит, я должен твоего брата благодарить за эту обмолвку? Напомни мне, чтобы я отблагодарил его как следует, когда увижу.
– Я бы это обнаружила так или иначе.
– Да, но ты для меня была особенной. Моя первая девственница.
Ею овладело смятение, и она стала смотреть на носки своих башмачков, видневшихся из-под юбок. Фиона нахмурилась. Обувь и в самом деле вела добропорядочную жизнь. Ее чистили, за ней ухаживали, и для нее самой большой неприятностью было наступить на комок грязи или редкую лужу. Фиона готова была биться об заклад, что ее туфли никогда не испытывали желания внезапно исчезнуть.
Фиона посмотрела на свои руки, на край плаша, на сиденье напротив – словом, куда угодно, только не на Джека.
– Господи, здесь определенно теплее, чем в сельской местности.
– Верно. – Он распрямил ноги, и его бедро еще крепче прижалось к ее бедру. – Гораздо теплее.
Она бросила беглый взгляд на Джека. Когда его глаза приобрели эту суровость? Хотя он и не хмурился, вся его поза говорила о том, что в нем подспудно кипит гнев. Какая-то часть ее надеялась на то, что он примет обстоятельства их женитьбы и не станет сражаться с судьбой. Но это была напрасная надежда.
Фиона вздохнула.
– Когда мы приедем?
– Скоро. Мы останавливались, чтобы поменять коней в Барнете, так что они довольно свежие.
– Барнет? Я не помню, чтобы мы там меняли коней.
– Мы останавливались, когда ты спала. Я сказал твоему человеку…
– У него есть имя, – коротко сказала Фиона. – Будет гораздо вежливей, если ты назовешь его по имени, а не «твой человек».
– Ты из числа этих женщин-реформисток?
– Я хочу реформировать лишь твои дурные манеры.
– Мои – что? – переспросил Джек.
– Твои дурные манеры. Рискну предположить, что ты не знаешь имен своих слуг, не так ли?
– У меня нет времени для такой ерунды. Их несколько дюжин.