То, что этот гипотетический писака называл грамотным подходом, вызывало у Андрея Липского жалостливую, сочувственную улыбку: что возьмешь с убогого? Ход, спору нет, неожиданный, с выдумкой, с перспективой, но вот детали… Какая-то умершая деревенская тетушка – это что, мотив для человека, находящегося в федеральном розыске? Да как он, в конце-то концов, узнал, что она померла? Кто ему об этом сообщил – старуха соседка, которой одной на всем белом свете было известно, где он скрывается? Надела опорки, взяла клюку и похромала за полсотни верст в райцентр, на почту: набери-ка, мне, дочка, вот этот номерок… Не отвечает? Тогда телеграмму отбей – Рио-де-Жанейро, главпочтамт, до востребования… А он, стало быть, получил телеграмму, бросил все и помчался в аэропорт: как же, тетка у него померла, без него с похоронами некому управиться, да и наследство, опять же, растащат – избу-развалюху, облезлого кота и шелудивую козу. Не бывать этому!
Андрей выключил компьютер и посмотрел в окно. Дождь уже кончился. Туча уползала на восток, устало ворча и погромыхивая, небо в той стороне было темное, серо-фиолетовое, но на западном крае небосвода уже прорезалось закатное солнце, и над мокрыми, блестящими, как лакированные, крышами зажглась хорошо заметная на фоне уходящей тучи, огромная, в полнеба, радуга.
Андрей посмотрел на часы. Было без четверти шесть, день кончился. Как всегда, когда работа не клеилась, он чувствовал себя усталым, совершенно разбитым, вялым и взбудораженным одновременно. Звонить Лизе в таком состоянии было, мягко говоря, неразумно. Умнее всего сейчас было бы совершить продолжительный моцион на свежем воздухе. Но, во-первых, где Москва, а где свежий воздух; во-вторых же, идти ему никуда не хотелось, и он решил, что сегодня его драгоценному организму придется обойтись без моциона – так же, к слову, как вчера, позавчера, позапозавчера и так далее.
– Дурак я сегодня, – пожаловался он мертво поблескивающему погасшим экраном ноутбуку. – С этим надо что-то делать. Говорят, клин клином вышибают. Попробовать, что ли?
Он прошел на кухню, вставил на место штекер антенны, включил телевизор в сеть и вооружился пультом. Потом достал из холодильника бутылку пива и с воинственным кличем «Даешь поголовную дебилизацию россиян!» плюхнулся на угловой кухонный диванчик.
6
Говоря, что до посадки остался всего час, симпатичная стюардесса явно поторопилась: самолет сильно отклонился от курса, огибая преградивший путь к Москве грозовой фронт, и приземлился с опозданием на сорок две минуты.
Когда стих гул турбин, когда были произнесены все приличествующие случаю слова по интеркому и пассажиры неторопливо потянулись к выходу, золотой «ролекс» на запястье господина с усами а-ля Сальвадор Дали и седеющей эспаньолкой показывал уже без двадцати восемь. Владелец дорогого хронометра вынул из рундучка над сиденьем саквояж из тисненой телячьей кожи, повесил на шею цифровую видеокамеру, надел светлую панаму, поправил солнцезащитные очки и одним из последних покинул салон.
Стоявшая у выхода стюардесса на прощанье одарила его белозубой улыбкой, в которой, помимо заученной вежливости, угадывалась искренняя заинтересованность. Господина с эспаньолкой это не удивило: он привык нравиться женщинам и обычно платил им полной взаимностью, даже когда подозревал – как правило, не без оснований, – что очередную пассию интересует не столько он сам, сколько его деньги. Он благосклонно кивнул бортпроводнице и вышел из самолета.
Незадолго до посадки, когда лайнер, идя на снижение, пробил сплошной покров низкой облачности, а потом лег на крыло, заходя на разворот, пассажир с эспаньолкой повернул голову и через проход и три ряда кресел на мгновение увидел в иллюминаторе землю – неправдоподобно четкие и правильные прямоугольники подернутых сиреневой дымкой полей, россыпи похожих с высоты на детские кубики домов, напоминающие монтажную плату с напаянными на нее радиодеталями, розовые от закатного солнца пластины микрорайонов, блеск сусального золота на куполах какого-то монастыря… Это была Москва – то есть не сама Москва, а ближнее Подмосковье, один из метастазов чудовищной раковой опухоли, в которую рано или поздно превращается каждый большой, активно растущий и развивающийся город. Господин с эспаньолкой – если верить паспорту, который лежал во внутреннем кармане его полотняного пиджака, гражданин Аргентины Антонио Альварес – не был здесь уже давненько, но внимательно следил за жизнью города через посредство Интернета и спутникового телевидения. Эта жизнь шла именно так, как, по его мнению, должна была идти; нельзя сказать, что приходящие из России новости ему нравились, но он знал: где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть. В свое время он потратил немало сил, пытаясь направить ход событий в иное русло, но это напоминало попытку сдвинуть голыми руками гору – если хорошенько подумать, так и пробовать, верно, не стоило.
За мгновение до того, как отвести взгляд от иллюминатора, он увидел там, внизу, совсем другую картину. Дома и улицы исчезли; теперь под крылом аэробуса лежал дремучий лес, сплошь состоящий из голых, уродливых, мертвых и даже, кажется, окаменевших деревьев. Густое переплетение корявых ветвей, как клетка, удерживало внизу, не давая расползтись и рассеяться, прильнувший к узловатым корневищам вечный мрак; это была вотчина волков-оборотней из его сна, их логово, их родовое поместье – гиблое место, живущее по законам волчьей стаи и ежеминутно рождающее чудовищ только для того, чтобы рано или поздно их пожрать.