Я потянулся мыслями к часам, висевшим в Гранд-Холле, закрыл глаза и увидел Холл перед собой. Увы, оставалось целых полчаса, но я намеревался так их и просидеть, созерцая бесконечные своды Холла, испещренные рунами, колонны, уходящие ввысь, и стол с Хрустальным Шаром, что в свое время отправил меня на Аквеус, разлучив с Элли. Впрочем, что врать виноват не Шар, он лишь показал, что наши характеры противоположны и едва ли смогут находиться рядом.
Примерно через пятнадцать минут постыдного самокопания я вынырнул из медитации профессор Финкель, конечно, скорее левитировалась бы верхом на Шпиль Победы и превратила свое вечное коричневое платье в клоунский костюм, чем снизошла до того, чтобы заметить студента и прервать из-за него нескончаемый поток слов в самом деле, сияние разума и истины куда важнее такой пошлости, чем ее усвоение какими-то малолетними неучами. С другой стороны, сил пребывать в этом постыдном состоянии у меня больше не было.
Примерно через пятнадцать минут постыдного самокопания я вынырнул из медитации профессор Финкель, конечно, скорее левитировалась бы верхом на Шпиль Победы и превратила свое вечное коричневое платье в клоунский костюм, чем снизошла до того, чтобы заметить студента и прервать из-за него нескончаемый поток слов в самом деле, сияние разума и истины куда важнее такой пошлости, чем ее усвоение какими-то малолетними неучами. С другой стороны, сил пребывать в этом постыдном состоянии у меня больше не было.
Я встряхнулся и заставил себя думать о приятном о вечернем занятии у профессора Кея.
Все-таки удивительно, что среди всех профессоров Университета мы все привязались не к душе общества Томашевскому, не к светилу науки профессору Зелкинду, и даже не к обаятельнейшей Глории Ли, а к нелюдимому цинику Стефану Кею, преподавателю боевой магии. Нет, было бы понятно, если бы я, Антуан Гроссини, сам такой же нелюдимый, потянулся к подобному, но нет его, по странному и непонятному совпадению, полюбили все мы и Элли, чего я от нее никак не ожидал, и Алекс, и Давид (при мысли о нем в животе разлилась жгучая кислота бессильной ярости), и Анджела с Альбиной, и даже всегда высокомерная и гордая Каролин.
Впрочем, сколь сильно была привязана к Кею наша группа, столь же сильно его не любили все остальные. Немудрено он единственный, если не считать нашего Сухаря Муна, позволял себе открыто плевать на правила обращения с учащимися ну, например, называть нас бездарями, лентяями, сахарными леденцами, а порой и раздавать затрещины, что было вообще немыслимо. Конечно, первый урок с ним оставил неизгладимое впечатление, и пересудов хватило на месяц тогда он открыто провозгласил, что идиоты в министерстве просвещения Арканума делают из нас овец и что ему, магу четвертого ранга, не пристало учить овец кусаться, но что он не оставит нас в покое, пока каждый из нас, потребителей тераномовской жвачки, как он нас назвал, не сможет выполнить хотя бы парочку элементарных защитных комбинаций и не падать в обморок при виде обычного гуля.
Вид его был, надо сказать, под стать характеру вызывал отвращение с первого взгляда, только чтобы сильнее запасть в душу потом лысый, среднего на вид возраста, с длинными, как у гигантских арахноидов, пальцами, внимательными черными глазами и ехидным голосом, он чаще всего внушал страх, порой отвращение, но наша группа была готова на все, лишь бы заслужить его скупую похвалу, посмотреть, как он, откидываясь назад всем своим тонким, хотя и жилистым, телом, утопает в обширном кресле, как его губы трогает ироничная усмешка и как он, сначала словно сомневаясь, не стоит ли бросить рассказ, пока не поздно, смотря куда-то в угол, рассказывает свои истории и благодаря им я, да и все мы, знаем что-то о мире, в котором живем не только о Королевстве, но и о том, что лежит за его пределами, и что интереснее о том, кем бы были до Войны. Кей говорил, что сам он родился буквально за полтора десятилетия до начала Войны, и что даже его откровенности есть пределы, которые он и так нарушает.
Вообще, все это было окутано туманом секретности как началась Великая Война, в которой погибла большая часть человечества то ли семьдесят, то ли восемьдесят процентов жителей Земли. Тайной оставалось и то, что все же двигало Врагами, что начали ее, почему и как именно все закончилось и действительно ли мир, воцарившийся более чем на три столетия, столь незыблем, как нам всегда говорили
Мои размышления прервала мелодичная трель, из ниоткуда раздавшаяся в воздухе, оповещая нас о конце лекции. Я взмахом руки переместил магические книги и тераном в рюкзак и быстрым шагом двинулся к выходу в коридор. Не хочу, не хочу я смотреть на то, что сейчас происходит у меня за спиной, на ее смех и эту эту улыбку в его сторону, улыбку, которая означала, что для меня все кончено и надеяться не на что.
Мой путь лежал в столовую. «Давай, наедай бока. Уродливее тебе уже не стать, так что это никакая не потеря, Антуан».
Одно как-то радует: кажется, красотой этих стен я никогда не насыщусь, никогда она мне не прискучит. Древние камни, старые, более старые даже, наверное, чем само Королевство, помнящие Моровую Осаду, когда почти четыре года осажденный замок хранил жизнь сотне последних защитников города, нашедших здесь укрытие, и нескольким сотням стариков и детей. Но, как ни странно, это не пропитало Университет темными энергиями, не наполнило его мрачностью и злобой кажется, ничто темное и злое не проникало сквозь эти стены, а если и проникало, то не задерживалось.