Будь Гордей пьян, он, наверное, сцепился бы с ними, может, надавал бы по мордам; однако в трезвом виде он понимал, что общепринятый способ доказательства своей правоты в этой компании не работает. Даже наставив им всем под глазами фонарей (честное слово, его бы на это хватило!), он никого и ни в чем бы не убедил.
Всему, однако, приходит конец; и терпению Гордея тоже. Взяв пустую глиняную кружку, он налил в нее критского доверху (скидывались, между прочим, все, так что в своем праве!) и, не отрываясь, выпил. Потом вытер тыльной стороной ладони рот и сказал, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности:
– А вот я сейчас завяжу узел, который никто из вас не развяжет.
– Принимаю пари, – тут же решительно заявил тот самый путешественник на Олимп, из-за которого разразилась буря. Возрастом он был моложе Гордея чуть ли не вдвое, а гонору ему боги отвалили, пожалуй, на всю компанию, только он забыл поделиться. – Кто проиграет, в следующий раз угощает всех.
Слова "пари" Гордей не знал, но догадался по контексту. Путешественник тем временем встал и ушел в дом (философы сидели в его саду). Вернулся он с отрезком толстой веревки, локтей семи или восьми в длину.
Гордей повертел веревку в руках, внимательно разглядывая, подергал за концы – проверил на прочность.
– Хороший канат, на такелаж пойдет, – сказал он. Тоже не упустил случая уесть философов незнакомым словом; те, впрочем, не подали вида.
В углу сада стояла давным-давно брошенная повозка – крестьяне запрягают в такие по паре волов, но у философа в хозяйстве какие волы? Дышло ее опиралось на пенек, даже, скорее, обломок ствола – дерево сломала буря, посланная Посейдоном в ответ на непочтительные слова о богах. Гордей подошел к повозке, примерился к дышлу. Обмотал веревку вокруг него на три раза, быстрыми и точными движениями скрутил узел, потом потянул веревку за концы так, что жалобно пискнуло дерево. Отошел на шаг, посмотрел на дело рук своих и остался доволен.
Он обернулся к философам:
– Валяйте!
– Пожалуй, за полчаса я с ним разберусь, – заявил тот, что принимал пари, рассматривая узел. Гордей негромко хмыкнул, сказал (опять всем сразу):
– Я вернусь через час. Вы все можете ему помогать, – и направился к выходу из сада.
– А если мы за это время развяжем? – спросил один из зрителей.
– Не развяжете! – бросил на ходу Гордей. Он направлялся к себе домой, где у него еще оставалось немного карфагенского.
В зюзю пьяный Гордей пришел в сад только через три часа. Он не держал дома часов, ни водяных, ни солнечных, и определял время, сообразуясь с собственными ощущениями, которые на этот раз дали сбой – наверное, карфагенского все-таки было лишку. Об узле он вспомнил, когда уже стемнело.
Философов в саду не было, а узел Гордей нашел на дышле, все так же аккуратно затянутый, разве что чуть ближе к концу. Наверное, философы, отчаявшись развязать, попытались стащить узел с дышла, но оно в одном месте утолщалось: там в жерди, из которой его сделали, был сучок. Так ничего у них и не вышло.
А может, ему просто показалось это, в темноте и с пьяных глаз.
2
Александр, сын царя Филиппа и наследник македонского престола, возвращался домой из поездки в Аттику в скверном расположении духа.
Он не хотел туда с самого начала, но отец сказал: "Надо, Саня. Надо!" – а с ним не поспоришь. Аристотель тоже уговаривал ехать и при этом все расписывал архитектурные красоты Афин: Акрополь, возвышающийся на горе над городом, Длинные стены, прикрывающие дорогу от города к порту Пирею… Ну, у Аристотеля, положим, свой интерес: там, в Афинах, философов – что собак нерезаных, а старика хлебом не корми – дай поспорить, родить какую-нибудь истину; но Александру-то на кой ляд сдались эти диспуты?!
Он хотел еще раз поговорить с отцом – может, удастся отвертеться. Тут его, однако, сбил с панталыка капитан корабля, на котором Филипп отправлял их в Аттику. Он с такими гримасами и причмокиванием рассказывал Александру о шлюхах из Пирея, что тот решил: ладно уж, съездим по-быстрому, чем затевать с отцом спор, в котором скорее не истину родишь, а по шее схлопочешь.
Пирейские шлюхи Александра разочаровали. Они оказались точно такими же, как в любом портовом городе Ойкумены, – не хуже, но и не лучше. Александр собирался объяснить капитану, что врать нехорошо, но корабль, как оказалось, не простоял в Пирее и суток, снялся с якоря и ушел дальше по своей программе. Это означало, помимо прочего, что домой им придется тащиться по суше, – тоже тот еще облом. Нет, конечно, сухой путь не хуже водного, а кое в чем даже лучше, но он ведь рассчитывал по-быстрому!
Ну, а в этот городишко, бывший им даже не вполне по пути, они заехали специально по требованию Александра. Тот хотел взглянуть на знаменитый узел, слава о котором не первый год шла по всей Элладе.
Собралась толпа: городок не часто посещали царственные особы, пусть даже из Македонии. Впрочем, охрана тут же выставила лишнюю публику из сада, где стояла повозка с узлом, завязанным на дышле. Остались только хозяин и с ним еще несколько философов из той же компании, остались отцы города, которых выпирать за ворота было бы неучтиво, да Александр с Аристотелем. Прочие, кому интересно, глазели через ограду.
А Гордея не было. К тому времени, разочаровавшись в философии, он почти перестал появляться в компании философов, что последних вполне устраивало. Гордей же обратился к другим путям поиска смысла жизни. Тут кстати заглянул к нему в гости знакомый матрос, который недавно ходил морем в Рим, и рассказал о том, как постигают истину римляне. "In vino veritas", – говорят они, что означает: "В вине истина". Там и искал ее Гордей.