Изящные вензеля решетки — художественное литье из чугуна! — свидетельствовали скорее о хорошем вкусе владельцев, нежели о стремлении оградить частную собственность от незаконного вторжения. По обе стороны ворот дремали каменные львы, всерьез задумавшись: что же здесь все-таки делают они, символы надменной и чопорной Владычицы Морей? Муниципальная стандарт-табличка “Ул. Гороховая, 13” под ляжкой правого льва выглядела пошлым анахронизмом.
Ворота оказались заперты. “Ага, ждали нас! Все глаза проплакали!” — со злорадным облегчением успела подумать гостья, чувствуя, как распавшаяся было связь времен начинает восстанавливаться, но ошиблась. Едва слышно скрипнула калитка. Скрип оказался на диво мелодичен, словно юная гимназистка открыла музыкальную шкатулку. — Вас ждут, леди. Прошу.
Привратник в мышастом сюртуке и белых нитяных перчатках с достоинством поклонился, сверкнув гербом над козырьком фуражки.
Длинная сумрачная аллея, начинаясь сразу за воротами, вела к трехэтажному особняку в позднем викторианском стиле. Прошу заметить, леди и джентльмены, именно в позднем! Ибо царила тут не помпезная эклектика раннего викторианства. Отнюдь! Скорее, сей стиль был ближе к “неоготике” или “Нео-Тюдору”, как именуют подобную манеру сами британцы. Монументальную мрачность классической готики весьма оживляли взбегающие к парадной двери широкие ступени из цветного мрамора, обрамленные у входа легкими колоннами. Крытый балкон, опоясывающий почти весь второй этаж, пара ажурных башенок, растущих из черепичной крыши, багровой, словно кровавое пятно в свете заката, — все это придавало громаде особняка некий тайный шарм. Темный парк, обступая аллею, терялся в вечерних сумерках, и невозможно было определить, сколь далеко он простирается. Озираясь, мы судорожно пытались вспомнить, кому принадлежит цитата, всплывшая из пучин подсознания: “Для тех, кто хорошо знаком с пятым измерением...” Шаги гулко отдавались под кронами старых вязов, сомкнувших над головами прише-лиц узловатые ветви, и дамы невольно шли на цыпочках, стараясь не будить местное эхо, пока оно тихо. Когда подковка на каблучке предательски цокнула, а в кронах ударил порыв ветра, рождая недобрый, мрачный шепот, Настька даже охнула и вцепилась в надежную мамину руку. Однако в следующий миг вдоль всей аллеи словно по волшебству вспыхнули фонари. Живой, охристо-маслянистый свет в тычки погнал глупые страхи прочь, за грань иллюзии. И приободрившиеся дамы уверенно поднялись по ступеням к высокой двери с ручкой, отлитой из черной бронзы, и дубовым молотком на цепи. Фонарь над входом был газовый. Настоящий. Язычок живого пламени, желтый с голубоватым жалом, трепетал внутри граненого стеклянного колпака в оправе из чугуна. Сколько же пришлось заплатить пожарной инспекции, чтобы добиться разрешения?! И вдоль аллеи фонари, оказывается, газовые. Зато юркая телекамера над входом выбивалась из стиля, как холодильник “Атлант” перед Букингемским дворцом.
Или она тоже на газе работает?
Пока мать предавалась размышлениям, бойкая Настя, не утруждая себя мыслительным процессом, трижды приложилась молотком к двери. Щелчок, и створки начали медленно раскрываться. В плавном ходе, с каким дверь являла гостьям свою толщину, было что-то от выхода Голиафа на поле боя. Это впечатляло. Потрясало. Вызывало благоговение и толкало к идее преходящести всего на свете — кроме Ее Величества Двери. “Бронеплита. Плюс дубовый шпон”, — трудно было вернуть себе ясность мысли, понимая, что для приведения в движение бронеплиты такого размера (“Три фута два дюйма”, — прикинули мы на глаз толщину) требуется как минимум танковый двигатель. А для совершенного беззвучия...
Наконец дверь распахнулась, и глазам предстало объемистое чрево “Шутихи”; кстати, таблички с названием фирмы нигде не обнаружилось. Просторный холл освещался двумя газовыми рожками; ясеневая лестница с резными перилами и балясинами, похожими на огромные кегли работы Лейтона Стреттона, вела на второй этаж. Внизу же, в холле, у дальней его стены, имелся стеганый диван бежевого цвета и три высоких кресла со спинками столь прямыми и строгими, что они наводили на мысли о боннах из Ливерпуля. Проходя внутрь, Шаповал не удержалась: исподтишка колупнула торец двери острым наманикюренным ноготком. Святой Патрик! — дверь была сплошной. Натуральный мореный дуб при полном отсутствии шпона, бронеплит или пошлого пластика! А еще стала заметна хитрая механика старинного замка: пожалуй, нынешним взломщикам, привыкшим к электронике-автоматике, подобный ветеран битвы при Ватерлоо вполне мог оказаться не по зубам.
Из-за конторки навстречу дамам поспешил встать набриолиненный клерк. В строгом рединготе, обложенном по швам шнурами, он напоминал кузнечика в трауре.
— Сэр Мортимер ожидает вас, леди. Я провожу. Прошу за мной.
Лестница. Под ногами — дорожка цвета песка с темно-зеленой окантовкой, аккуратно прихваченная к ступеням надраенными, как на фрегате флота Ее Величества, планками из меди. Неброская драпировка стен: сычуаньский шелк. А потом перед дамами распахнулась курительная комната. Под стеклом в витринах вдоль стены — коробки с сигарами, коллекция трубок и инкрустированных перламутром мундштуков, жестянки с трубочным табаком. Столики с пепельницами, приземистые кресла, похожие на лоснящихся, раздувшихся от важности жаб. На стене — потемневшая от времени картина. Или это света рожков не хватает? Неизвестный художник был превосходным бытописателем: четверка благообразных джентльменов играет в покер, дымя сигарами. У игрока, сидящего на переднем плане спиной к зрителю, на руках — тузовый покер: четыре туза и джокер.