Игла легко прошила кожу, и я выпустила в тело Нимотси содержимое шприца.
Он откинулся на пол – тонким позвоночником на стекло, – вытянул руки и затих.
Я несколько минут бесполезно просидела рядом с ним, а потом начала собирать стекла.
– Мы найдем тебе нарколога. Хорошего…
– Мы? Кто это – «мы»? Наша затворница обросла сестрами во Христе?
«Сестрами» – как в воду глядишь, Нимотси, даром что законченный наркоман».
– Неважно. Все равно надо что-то делать, иначе кто тебя будет колоть без меня?
– А я уже не буду без тебя, – его голос прозвучал странно весело.
– А если мы их больше не найдем, твои вены?
– Война – фигня, главное – маневры… Буду колоть себя в яйца, как на зоне.
– Ты и это знаешь?
– Я теперь все знаю.
Я подняла с пола черепок – с черепка на меня смотрел грустный раскосый глаз птицы.
– Ты разбил мой любимый чайник.
Никакого ответа.
– Вдребезги разбил, а я на него загадала.
– Ты очень удивишься, но, кажется, я разбил все на свете и твою лягушачью жизненку тоже. Я приехал за тобой. Нам нужно сваливать отсюда.
– Куда?
– Куда-куда… В жопу труда! Ты разве не поняла, что я сказал тебе? Все это было правдой. Там, где я работал, убивали людей по-настоящему!
– Не хочу слушать твой бред! – Я закрыла уши, но это не помогло: его тихий голос все равно просачивался в меня.
– Тихое такое местечко, пригород Афин, шикарный вид, частные владения – хрен сунешься, охрана по периметру, бассейн с подогревом… Рожи только наши, восточноевропейские, ты же знаешь, как это делается: «Набираем девушек для работы официантками в лучших барах Европы», все лучше, чем сидеть без зарплаты и за копейки члены сосать желающим… Лучше, конечно, через Польшу, у них это дело хорошо поставлено. Набирает такое липовое агентство грудастых жопастых малоимущих бабенок и гонит все поголовье через границу по сомнительным ксивам. Сейчас такой бардак… Две югославки были классные, просто ништяк, но наша Юленька все равно лучше… Меня когда Володька Туманов с этими людьми сводил – говорил, просто обыкновенная порнуха… Здорово был упакован.
Вечный студент, Володька Туманов, был однокурсником Нимотси, потешным альфонсом при зажиточных киноведках из хороших московских семей. Он без конца брал академки, тусовался в каких-то клубах и модных московских журналах, сам завел журнал, погоревший через три месяца по причине вялого невкусного эротизма. А теперь, оказывается, стал одним из действующих лиц в жизни Нимотси.
– Никакое не действующее лицо, кондом рваный, «шестерка», гад! – бесцветным голосом сказал Нимотси. – Я сам, сам виноват… Не нужно было подписываться, не нужно было тебя втягивать… Но я не знал… Я не знал, я думал – подванивающая работенка, так, разовый вариант, чтобы хоть чуть-чуть приподняться, тоже кино, хоть и отвратное… Я скучал по кино, господи, как я скучал по кино… Я не знал, что так получится. А когда узнал – поздно было, охрана по периметру.
Я молча собирала осколки и черепки; чтобы вынуть их из-под Нимотси, я осторожно перевернула его – он ткнулся лицом в пол.
– Мы отсняли только три фильма, по часу. Четвертый не закончили. Но трупов было море, и героину – тоже. Там все было для съемочной группы… И волчар, которые актерскую скотину забивали, и кока, и морфий, там иначе нельзя было выжить, либо в дурку, либо в петлю. Мужиков не убивали, только детей и девушек, про мужиков еще должны были снять – специальную серию, педрильскую… Один парень, просто мясник, так резал – зашибись, даже на камеру брызги попадали… Из Львова, кажется, – плевал он на героин, на вонючей ханке сидел, а потом и на это плюнул: кровь – самый крутой наркотик, его слова… Так вот – он говорил, что все это – для всяких высокопоставленных херов и богатеньких извращенцев, и распространяется по Европе чуть ли не с дипломатической почтой. Ч-черт, я думал… Пока еще думать мог, пока еще мозги в астрале не оставил – что они хотели это на широкую ногу поставить. Какой-то наш суперовый хер, русский, между прочим, за этой идеей стоял. Тебе-то самой нравится идейка, а? – вдруг хихикнул Нимотси.
– Разве что в качестве сюжета. Ты попал. Больное воображение теперь в цене, – мне надоело слушать его бредни.
– В качестве правды, – он забросил руку мне на шею, больно притянул к себе, – ты до сих пор не поняла, что это правда?
Я устала, мне не хотелось спорить.
– Хорошо, я поняла. Это – правда. Идем, я тебя в кровать уложу.
– А мне и здесь хорошо. Наш оператор еще на первой картине повесился, слабачком оказался. А я вот – ничего себе. Ты можешь мной гордиться. Потом они финна какого-то привезли, флегму долбаную – пис-сала, как-кала, пук-кала, вирвала, на х-хер! – он доснимал. Нас близко к актерам не подпускали, только его, он все тела проверял, чтобы масло хорошо лежало, чтобы красиво смотрелось, очень профессионально… А нас не подпускали, мы никого не могли предупредить и сказать ничего не могли. – Нимотси привычно заплакал, и тихие слезы вдруг страшно исказили его лицо, мгновенно постаревшее на десять лет. – Но я его спас. Спас этого мальчика… А даже если бы и смогли сказать – все равно никого бы не выпустили.
– Тебя же выпустили, – поймала я его и наконец-то перевела дух: все неправда, неправда, неправда!
– Они свернули производство, и все. Возле их сраных частных владений какие-то людишки шарашиться стали, и на рожах у них было написано, что – Интерпол.
– Так прямо и было написано?
– Нет… Это я потом вроде как узнал. Они всех убили, на всякий случай, для проформы. И львовского волчару тоже – туда ему и дорога, гаду, он Юленьку больше всех мучил… А меня один из охранников вывел, еще до того, как резня началась, грек, отличный парень, забыл, как зовут. Я его морфием снабжал, у него мать от рака умирала, а потом еще оказалось, что старший брат в Москве учился… Я у него пересидел, не знаю сколько, их допрашивали – всех, кто охранял, – люди из Интерпола, но они-то ничего не знали, на виллу их не пускали, жили рядом, в маленьком доме, и звукоизоляция была… Этот грек, забыл, как зовут, он меня в Румынию отправил, а там из Констанцы в Одессу… Но они все равно меня достанут, я один все знаю… Я один! Они меня найдут и убьют…
– Ну пока не нашли – идем спать. Утро вечера мудренее.
– Ни хера не мудренее, в том-то вся и печаль. А если не найдут… Нет, найдут, они ловкие ребята! Я и сам скоро сдохну… Скоро сдохну, я чувствую… Мне кайф нужен, хотя бы два раза в сутки, тогда я продержусь… Хотя бы два раза… Всего лишь два раза, Мышь…
– Вставай, ты замерзнешь здесь, голый, на полу…
– Хорошо, хорошо… Но ты тоже иди со мной. Не оставляй меня, ладно? Я к тебе приехал, у меня больше никого нет, а сам я быть не могу, не могу… – Он снова затрясся.
– Ну успокойся! Я здесь, я никуда не делась. Завтра приедет один человек. И мы решим, что делать.
– Какой на фиг человек? Только ты и я, ты и я!..
– Хорошо, пусть ты и я.
– У тебя есть деньги?
– Если тебе нужно купить наркотик – я не знаю, где его достать, я правда не знаю…
– Я знаю, но дело не в этом. Нужны баксы – все, что есть. У тебя ведь есть, да? Мы уедем завтра. Сначала куда-нибудь на восток, за Урал, подальше… Потом – на Чукотку, оттуда можно свалить в Штаты через Аляску или остаться в Канаде. Конечно, остаться в Канаде, там леса, территория зашибись. Хочу подохнуть где-нибудь в приличном месте.
– Никуда я не поеду. И тебя не пущу. Тебя лечить надо, друг мой Нимотси, вот бы Иван на тебя посмотрел…
Он снова ударил меня, очень уж легко у него это получалось.
– Дура! Тебя все равно достанут, даже наверняка – если не те, то эти.
– Господи, я-то тут при чем? Писала сценарии на заказ, и все.
– Ага, а потом по этим сценариям людей пачками на тот свет отправляли. Целку-то из себя не надо строить, не в яслях «Теремок». Ты что, сможешь доказать, что ничего не знала?
– Кому доказывать? Интерполу из твоего больного воображения? И вообще, – я страшно устала, я хотела спать, – если ты так трясся за свою шкуру, то почему не остался в просвещенной Европе, не пошел, подняв лапки, в какую-нибудь полицию?