Поодаль, на дороге, все еще стояли две пожарные машины, возле которых, сматывая шланги, уныло копошились сгорбленные фигуры в черно-белых боевках и пластмассовых касках с прозрачными лицевыми щитками. Здесь же с покинутым видом торчал тентованный «Урал», на котором привезли солдат оцепления. Рядом с «Уралом» приткнулся еще один УАЗик. Водитель притер его почти вплотную к заднему борту «Урала», словно боялся, что без помощи мощного грузовика не сможет выбраться из этого болота. Вокруг обломков самолета, с трудом передвигая увязающие в грязи ноги, бродили какие-то люди в полевой форме. Время от времени они нагибались, поднимали что-то с земли и роняли обратно. Малахов знал, что эти люди заняты делом, но никак не мог побороть впечатление, что они просто тянут время, не зная, чем бы заняться, и с нетерпением дожидаясь момента, когда можно будет махнуть на все рукой и рвануть по домам.
Малахов уронил окурок в грязь и немедленно принялся копаться в сигаретной пачке, выуживая тринадцатую по счету сигарету. С того места, где он стоял, был хороню виден изувеченный фюзеляж, на борту которого каким-то чудом уцелели остатки выведенных белой краской цифр. Эти цифры добили генерала окончательно, поскольку он помнил их наизусть. Последняя надежда Малахова развеялась: это был именно тот борт, которым он отправил в Чечню Слепого.
Генерал наконец выудил из пачки сигарету и принялся раздраженно чиркать зажигалкой. Собственно, говорить о надежде в данном случае было просто смешно: рапорт, поступивший по телефону, не оставлял места для сомнений, но Малахов продолжал надеяться до тех пор, пока собственными глазами не увидел бортовой номер.
Падение военно-транспортного самолета на колхозном поле под Воронежем само по себе относилось к разряду чрезвычайных происшествий, но для генерал-майора Малахова это была катастрофа. Разумеется, жизнь продолжалась и после того, как агент по кличке Слепой прекратил свое существование столь неожиданным и нелепым образом, но генерал ничего не мог поделать с пустотой, которая образовалась у него внутри после ночного телефонного звонка. Глеб был для него не просто агентом. Малахов знал это всегда, но лишь теперь окончательно понял, как много значил для него этот немногословный человек с искалеченной судьбой.
«Отмучился, бедняга», – подумал генерал и с трудом подавил новую вспышку раздражения. Мысль была слезливая, какая-то чужая, совсем стариковская, и от нее за версту разило фальшью. Генерал-майор Малахов не без оснований полагал, что Глеб Сиверов был достоин большего.
Он оглянулся и увидел, что подполковник, сопровождавший его от самого аэродрома, стоит рядом. Лицо у подполковника было усталое и равнодушное, на подбородке уже начала пробиваться щетина, а на каждом сапоге налипло по пуду грязи. Белки водянистых болотно-зеленых глаз покраснели от недосыпания, в глазницах залегли глубокие тени нездорового коричневатого оттенка. В руке у подполковника хрипела и бормотала портативная рация.
– Что слышно? – спросил Малахов, кивая на рацию.
– Пока ничего конкретного, товарищ генерал-майор, – ответил подполковник и виновато развел руками. – Обломки еще слишком горячие. Но нагли люди считают, что причиной аварии послужил мощный взрыв в пассажирском отсеке.
– Диверсия? – Малахов настороженно приподнял кустистые седеющие брови.
– Трудно сказать определенно, – ответил подполковник. – Во всяком случае, до тех пор, пока не будет проведено детальное расследование. По имеющимся данным, на борту находилось некоторое количество боеприпасов и взрывчатых веществ, так что не исключено, что взрыв произошел в результате несчастного случая или простой небрежности.
– Бардак, – обронил Малахов. Он не нуждался в объяснениях по поводу того, каким образом кто-то мог быть небрежным с боеприпасами и взрывчаткой на борту военного самолета. На эту тему генерал мог хоть сейчас написать целую диссертацию, но что-то упорно подсказывало ему, что все не так просто.
– Так точно, – со вздохом согласился подполковник, который тоже не первый день жил на свете.
Малахов пошевелил пальцами в промокших туфлях. На языке у него вертелся вопрос, и генерал задал его, отлично понимая, что подполковник наверняка решит, что он не в своем уме.
– Выжившие есть?
На мгновение лицо подполковника приобрело жалостливое выражение, какое бывают у людей, когда им приходится разговаривать с умственно неполноценным собеседником. Спохватившись, подполковник поджал губы и, глядя мимо Малахова на обугленные обломки, ответил:
– Очень сомнительно, товарищ генерал. Если бы взорвался двигатель… в общем, если бы процесс имел какую-то длительность, тогда была бы надежда, хотя и очень слабая. А так… Все произошло мгновенно, на большой высоте, и на землю упала просто груда железа. Они как раз были на связи, когда это произошло. Диспетчер говорит, что передача оборвалась буквально на полуслове. Существует большая вероятность того, что все они погибли сразу, одновременно. Впрочем, мы ведем поиски. Задействованы все, кого можно было задействовать. Я думаю, примерно через час эксперты приступят к осмотру пассажирского отсека. Тогда можно будет… гм… пересчитать… если получится…
В отдалении пророкотал идущий на малой высоте вертолет. Подполковник не врал: поиски действительно велись. Малахов обвел взглядом плоский горизонт. Где-то далеко, на самой границе видимости, синел перелесок, и это было все. Если бы здесь было что искать, поиски с воздуха давно увенчались бы успехом. И потом, Сиверов, хоть и необыкновенный человек, но все-таки не киношный супермен. Он просто не мог выпрыгнуть из горящего, разваливающегося на лету самолета и уйти пешком прямо по воздуху, засунув руки в карманы и насвистывая. А жаль, что не мог…
Малахов вдруг не к месту вспомнил, что так и не позвонил Ирине Быстрицкой. Когда ему доложили, что интересующий его борт благополучно поднялся в воздух, было уже начало третьего пополуночи, и он решил, что будет гораздо удобнее позвонить жене Глеба утром. А потом в его квартире раздался этот телефонный звонок, и первой его мыслью была мысль о том, что он теперь скажет Ирине. Вторая мысль: что доложить исполняющему обязанности президента? Третья: всех выведу на чистую воду и собственноручно расстреляю. В возможность несчастного случая генералу верилось слабо, а это значило, что впереди у него была масса работы.
– Извините, – сказал он подполковнику и вынул из кармана трубку мобильного телефона.
Подполковник кивнул и медленно, с трудом выдирая сапоги из чавкающей грязи, двинулся к машине, водитель которой, предусмотрительно оставшись в кабине, воровато покуривал в открытое окошко.
Генерал набрал номер рабочего телефона Быстрицкой и попросил у ответившего ему мужчины передать трубку Ирине. На душе у него скребли кошки, и он до сих пор не знал, что собирается говорить. Это было знакомое ощущение: генерал не впервой делал подобные звонки, но до сих пор к ним не привык и подозревал, что никогда не привыкнет. У него было много подчиненных, некоторые из них нравились ему, а других он с трудом переносил, но всякий раз, когда кто-то из них погибал, Малахов подолгу мучился, подыскивая слова, которые могли если не утешить родственников, то хотя бы сделать удар не таким беспощадным.
Через минуту он услышал в трубке знакомый голос, звучавший по-утреннему бодро и слегка встревоженно.
– Глеб? Где ты пропадаешь?
Малахов с большим трудом подавил трусливое желание прервать связь, проглотил застрявший в горле тугой комок, облизал губы и, зачем-то покосившись на машину, заговорил.