«Вот спасибо, в юристы произвели, а то все ментяра, опер, сыщик, скорохват, – усмехнулся Гуров про себя, – но права ведь она. Хорошо, порасспрашиваем о сотрудниках и учениках».
– И впрямь, Любовь Александровна, о науке я лучше поговорю с коллегами вашего мужа. А вот о самих коллегах хотелось бы с вами. Наверное, вы неплохо знаете людей, окружавших Александра Иосифовича; кто-то и дома у вас бывал, так ведь? Мне важно ваше мнение об этих людях. Кто из них был ему наиболее близок? Тем более я прямо от вас собираюсь зайти в институт, посоветуйте – с кем в первую очередь встретиться, кого расспросить, как себя с ними вести, наконец, а то мне нечасто с учеными сталкиваться приходится.
– Сказать, что хорошо знаю Сашино окружение, это было бы самонадеянно, – Любовь Александровна ответила не сразу, – могу лишь заметить, что случайные в науке люди рядом с Сашей не задерживались, он тружеников любил и увлеченных. И они его любили тоже, – она робко, одними уголками губ улыбнулась. – Его в лаборатории Дедом звали и за глаза и в глаза. У нас дома, конечно, многие бывали, чуть ли не все, я им на юбилей Сашин та-акой прием устроила, – она прикрыла глаза, вспоминая. – Ребята стенгазету принесли юбилейную «Деду – шестьдесят!», она у Саши до сих пор где-то хранится. А чаще всего, пожалуй, двое, – Андрюша Алаторцев и Маша Кайгулова. Вы с ними, Лев Иванович, и поговорите. Андрей Андреевич должен вот-вот докторскую защищать, Александр Иосифович его себе на смену готовил, говорил, что, когда станет трудно воз тащить, останется консультантом, а Андрюшу – в завлабы. К Маше, она Мариам вообще-то, из Уфы к нам в МГУ перевелась еще на третьем или четвертом курсе, он по-особому относился, как к дочке прямо… Опекал, оберегал – она тонкий человечек, ранимый… Нашу Валентину, дочку младшую, не больно-то поопекаешь, – вдова снова попыталась улыбнуться, – сама кого хочешь «опечет».
«Так, что у нас в сухом остатке почти полуторачасового разговора? – спросил себя Гуров. – Прекрасный человек, которого окружали прекрасные же люди; идиллия прямо… если бы не полученные прекрасным человеком три пули! Два важных момента: про время прогулки знали наверняка, раз он такой пунктуальный, и резкое ухудшение настроения. Что же вы, Александр Иосифович, с женой-то не поделились, как бы полковнику Гурову работать легче стало, а глядишь, и вовсе бы не пришлось…»
– Спасибо вам, Любовь Александровна, вы действительно мне очень помогли. Я прямо сейчас от вас созвонюсь с лабораторией, надо предупредить людей, что подойду, хорошо? – Гуров достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. – Номер продиктуйте мне, пожалуйста, и как лаборатория называется.
Она называлась лабораторией культуры растительных тканей, это словосочетание Гурову не говорило ровным счетом ничего. Лев подошел к письменному столу, набрал номер. Представившись и быстро договорившись о встрече, он положил трубку, но тут же вспомнил, что уже давно хочет связаться с управлением: Крячко должен уже быть на месте и включиться в работу. Кроме того, Гурову просто хотелось услышать знакомый голос Станислава. Лев психологически устал после разговора с вдовой Ветлугина и надеялся, что никогда не предающийся унынию Крячко даже по телефону поднимет ему настроение.
Станислав оказался на месте. Он как раз изучал тоненькую пока папочку с материалами дела и звонка ждал с нетерпением – у него были важные новости. Гуровские предположения начали сбываться: по сводке ГИБДД одна из бегающих по столице вишневых «девяток» с половины седьмого вчерашнего вечера числилась в угоне. Угнать ее могли и раньше, с обеденного времени, когда хозяин-растяпа, не удосужившийся поставить самую примитивную противоугонную систему, припарковался на Краснопресненской, около зоопарка, где работал администратором. Пропажу он обнаружил, собираясь возвращаться домой, в Измайлово, и тут же сообщил в милицию. Но не это было самым, по выражению Крячко, «погано-сенсационным»: уже около девяти вечера машина нашлась на улице Тимирязева, около одного из входов в Ботанический сад, с работающим на холостых оборотах мотором и свеженьким трупом на водительском месте. У трупа была начисто оторвана голова, и, как сказал Станислав, «то, что там долбануло и башку вместе с левой кистью у клиента отхреначило», долбануло довольно громко, чем и привлекло внимание мирных влюбленных, проходящих мимо. Лобовое стекло «девятки» вынесло; картина, увиденная парочкой в салоне, вызвала у юноши бурную, неукротимую рвоту, но его подруга оказалась покрепче и милицию вызвала тотчас. Вот и думай, какой из полов в самом деле слабый.
Сюрпризы на этом, однако, не кончились. Подъехавшие через несколько минут сотрудники ППС обнаружили в пиджачном кармане трупа пистолет Макарова. Из ствола «макарки» явственно несло свежесгоревшим порохом, а в обойме не хватало трех патронов. Станислав заверил Гурова, что, «если это не наш жмурик и не наш пистолетик», то он, Крячко, готов съесть первый том «Криминалистики» на глазах всего управления, включая генерала Орлова. Лев был убежден, что питаться учебником Станиславу не придется, в такие совпадения он не верил. Конечно, это был убийца Ветлугина. Способ, которым убийцу отправили на тот свет, оставался пока неясным; то, что от него осталось, и слегка искалеченная вишневая «девятка» находились в руках экспертов. Гуров попросил Станислава держать дело на контроле, не спускать с него глаз, а главное – постараться выяснить, кому оторвали голову на Тимирязева. На то, что удастся быстро ответить на вопросы, кто, как и почему это сделал, Гуров надеялся не слишком сильно, хотя первый из этих вопросов считал самым важным.
Станислав получил инструкции немедленно звонить Гурову на сотовый, если по делу возникнет что-то новое. Отменять визит в Институт растительной клетки (ИРК) Лев не хотел, надеясь на Станислава. Лев очень мало говорил, отделываясь междометиями, он не хотел в присутствии вдовы обсуждать что-либо по делу об убийстве ее мужа, это было бы слишком бестактно. Закончив разговор со Станиславом, Гуров повернулся к ней.
– Я очень благодарен вам, Любовь Александровна, за нашу встречу, – он помолчал и продолжил: – Я слышал, что обещал вам Петр Николаевич. Я, как и он, офицер и сделаю все, что смогу. Даю слово чести. Верю, как бы тяжело вам ни было, вы сможете держаться. И еще одна просьба. Не надо никому говорить пока о последних словах Александра Иосифовича. Про наркотик. Вашим детям, когда они приедут, можно, но больше – никому. Очень вас прошу. И про то, как настроение его переменилось в эти два дня, тоже. Почему – не спрашивайте, я и сам пока не знаю, но, поверьте моему опыту, это важно. Вот мои телефоны, рабочий и сотовый, – он положил на журнальный столик свою визитку. – Если случится хоть что-нибудь, пусть даже не относящееся к… – Гуров опять помолчал немного, – но необычное, странное, если вам даже просто покажется что-то, звоните немедленно, в любое время. По рабочему телефону трубку может снять полковник Станислав Васильевич Крячко, он мой заместитель и друг, мы работаем вместе. Я желаю вам мужества. И терпения. – Гуров коротко поклонился вставшей из-за столика женщине.
Свой «Пежо» Гуров оставил во дворе ветлугинского дома. Через пять минут он уже подходил к мощному, выдержанному в лучших традициях сталинского ампира четырехэтажному зданию – Институту растительной клетки Российской академии наук. Гуров поглядел на часы, они показывали десять минут третьего.
Глава 4
Ждать пришлось недолго. Гуров только и успел, что прочитать короткий некролог, висящий под большим фотопортретом с черной траурной ленточкой в углу и подписанный «скорбящие коллеги, сотрудники, ученики», и выслушать от пожилого седого вахтера дежурное: «…хороший человек был Сан Осич… что за жизнь пошла… чуть не дома убивают… куда милиция…», как увидел краем глаза быстрое движение чего-то белого на широкой парадной лестнице.