– Скажи что-нибудь пооригинальнее, – вставил Гуров. – А ты здесь при чем? Ты девушку к себе в койку не тащишь.
– Ты правильно выразился, я теперь абсолютно ни при чем. Об этом мне девушка вежливо, но недвусмысленно сообщила. У нее ныне четкий распорядок дня, который начинается значительно позже полудня. Уйма забот. Массаж. Парикмахер. Новые подруги… Магазины… Опер тут не вписывается. И ни с какой буфетчицей она знакомиться не пожелает, тратить на нее время и пить в подсобке не будет.
– Станислав, как получилось, что у нас нет ни одного подходящего агента? – спросил Гуров.
– А мы последнее время все в высших сферах кувыркаемся.
– Раз Игорь Гойда сказал, что девица что-то скрывает, значит, так оно и есть.
– А чего ты от меня хочешь? У тебя жена актриса, обратись к ней, Марии полезно пообщаться с простым народом.
– Интересно, – Гуров кивнул. – Давай еще что-нибудь.
– Надень старый костюмчик, пару дней не брейся, дерни стакан и валяй сам.
– А если ты? – В голосе Гурова прозвучала просьба.
– Мне при моих внешних данных понадобится месяц и более, с непредсказуемым результатом. А нам нужен ответ через два-три дня.
– Вот попали, на ровном месте и мордой об асфальт, – подвел итог Гуров и услышал, как хлопнула входная дверь. – Сколько же сейчас? – Он глянул на часы. – Мария вернулась.
Она, как обычно, первым делом скинула шпильки, вошла на кухню, сказала:
– Привет! Не знала, что у нас гость, туфли сняла. Извини, Станислав, – оглядела пустые тарелки.
Мужчины встали. Гуров кашлянул, хотел было начать импровизировать, но Мария лишь махнула на него рукой:
– Сиди, я вижу. Стасик, принеси от двери сумку, еле доперла до лифта.
– Здравствуй, Мария, – проходя мимо актрисы, запоздало пробормотал Станислав. Никто и никогда, даже в детстве, не называл его Стасиком. Станислав, в крайнем случае – Стас.
Он принес огромную сумку, с трудом водрузил на кухонную тумбу.
– Из-за твоей идиотской ревности, уважаемый Лев Иванович, я не разрешила сопровождающим занести такую тяжесть в квартиру. Правда, узнав, что ты уже вернулся, они и не шибко рвались. – Мария, сидя в плетеном кресле, нагнулась, потерла ступни. Вот заставь вас с утра до позднего вечера походить в узких туфлях на высоком каблуке, узнали бы, почем фунт лиха. А то сидят как в воду опущенные, дело у них, видите ли, не складывается. Стасик, потроши сумку, подними настроение.
Станислав начал вынимать многочисленные свертки, запахло копченостями. Затем он извлек на свет Божий две бутылки коньяка и литровую банку черной икры.
– Сообщу по секрету, что я талантливая актриса и красивая женщина. И меня любит не только нищий мент, но и зритель. Среди них встречаются люди бескорыстные и богатые. Один, к примеру, живет в Астрахани. Полковник, порежь рыбки, положи икру в тарелку, налей по рюмке, сегодня я генерал и разрешаю.
Станислав щелкнул каблуками и бросился выполнять приказание. Мария показала Гурову кулак.
– Слово скажешь, убью, и меня оправдают.
Гуров облизал ложку, потянулся и сказал:
– Завожу роман с директором рыбного магазина.
– Разбежался, – Мария налила себе вторую рюмку, выпила, закусила копченой севрюгой. – Она увидит твои голубые глаза и растает. Ну, ладно, хватит играть в молчанку, выкладывайте, что у вас произошло? Что убили Леню, я знаю. Что вы топчетесь на месте, известно. – Мария слегка захорошела. – Что случилось сегодня? Ну? – И она хлопнула ладонью по столу так, что брякнула посуда.
– Ну, – повторил Станислав, глядя на друга.
– Скажи, только коротко, – Гуров закурил.
Станислав уложился в четыре фразы.
– Некая девица знает нечто для вас важное и не говорит. А вы поникли, словно лютики? Гуров, ты с ней разговаривал? – спросила Мария.
– С ней говорил опытный человек. С пустыми руками к ней не подойти, – ответил Гуров. – Задерживать нет оснований, поговорить и отпустить… На следующий день узнает все телевидение, к обеду узнают газеты. Наш разговор подадут как допрос с пристрастием. Не исключено, что девушку убьют или она пропадет. Тут нужен свой подход.
– Так нащупай, черт тебя побери. Любую женщину можно уговорить, разжалобить. Найти нужную струну. Заплакать, в конце концов! Гуров, ты умеешь плакать? – Мария пристально посмотрела на сыщика, тяжело сглотнула, ее глаза наполнились слезами.
– У меня другая профессия! – Гуров отшвырнул стул и вышел из кухни.
– Я все-таки его выгнала, – Мария взяла бутылку, налила Станиславу и себе, подмигнула и быстро выпила.
Ночью Мария целовала Гурова и шептала:
– Я справилась бы с ней за пару часов, милый. Но ведь тебе это будет неприятно. Я уверена, ты можешь сам… Я тебя научу, ты исполнишь роль по высшему классу. Слушай меня…
Это был не буфет, скорее бар. Минуешь постового милиционера, дальше по центральному проходу и, не доходя лифтов, слева ведет лестница вниз. Здесь и расположен один из баров Центрального телевидения. Низкий потолок, приглушенный свет, стойка вдоль стены, на углах она загибается. Четыре девушки, переговариваясь с посетителями, – все друг друга знают, – предложат салат, сосиски, пирожные и, конечно, кофе. Как объяснили Гурову, спиртное здесь то разрешали, то запрещали, сейчас был период либеральный. Помещение большое, народу много, ни о каком доверительном разговоре в подобной обстановке не могло быть и речи.
Сыщик узнал Нину Давыдову сразу, хорошо описал Гойда, да она и выделялась среди товарок сравнительной молодостью и претензией в одежде на элегантность. Гуров прошелся по просторному залу, заметил несколько виденных по телевизору лиц, выждал, когда у стойки напротив Нины остался лишь один человек, подошел и поздоровался:
– Здравствуйте, Нина, мне, пожалуйста, чашку кофе.
Она невнятно ответила, взглянула на часы, что помогло Гурову задать вопрос:
– Простите, Нина, у вас бывает перерыв?
– Я живой человек, – не сердито, но и без приязни ответила девушка. – А вам-то какое дело?
– Я из МУРа, мне надо с вами поговорить, – тихо сказал Гуров. Он умышленно назвал МУР – каждый москвич о нем читал, смотрел кино или просто слышал. А что такое Главное управление уголовного розыска министерства, знают лишь профессионалы.
Нина вздрогнула, без нужды переставила чашку, поправила волосы и зло ответила:
– Ваш товарищ уже допрашивал меня. Больше я ничего не знаю.
Явная нервозность девушки доказывала, что следователь был прав. Нина Петровна Давыдова что-то скрывала и делала это очень неумело. Гуров нарочно как бы предупреждал девушку, что ей предстоит неприятный разговор. Гойда сказал, что методом натиска, давления от Давыдовой ничего не добьешься. Она замолчит, возможно, расплачется, а теперь, когда она уже официально допрошена, могла и проконсультироваться со знающим человеком, и потребует предъявить обвинение и вызвать адвоката. По совету Марии сыщик избрал иной путь – не вынуждать Нину, а уговаривать. Он решил создать для девушки наиболее благоприятные условия: не привозить ее в служебный кабинет, разговаривать на ее территории и предупредить заранее, дать ей время собраться и успокоиться.
И, словно пытаясь доказать тщету его намерений, Нина быстро повторила:
– Я сказала все. Больше я ничего не знаю! – Выставила на стойку табличку: «Перерыв» и ушла.
Гуров знал, день предстоит длинный, трудный, взял свой кофе и сел за столик. Мария долго размышляла, как одеть сыщика, отыскала его старые брюки, тщательно отутюжила, вытащила из-под шкафа поношенные кроссовки, почистила серый однотонный свитер, приказала побриться, но одеколон не употреблять. В результате Гуров выглядел человеком среднего достатка, седые виски не облагораживали его, а доказывали, что жизнь у мужика далеко не сахар. Непривычно одетый, Гуров невольно потерял свою выправку. Только глаза на тусклом фоне стали ярче, еще заголубели.