Кофеварка у Маринки была отличная, марки «Филлипс». Но крышка чуть треснула, это уж наверняка Сережкины приятели постарались. Они же перебили половину хрустальной посуды. Но Рита и не подумает расстраиваться – у нее есть множество более серьезных поводов для расстройства.
Вообще в кухне изначально все было сделано очень красиво – занавески подобраны в тон кафелю, кухонная мебель тоже удачно сочеталась с бытовыми приборами. Да, Маринка умела обустроить свое жилье. Только жизнь свою она устроить не сумела.
Рита тут же устыдилась своих мыслей. Еще один из уроков тети Любы: никогда не критиковать людей за то, чего сама не умеешь. Во-первых, Рита сама пока еще не смогла устроить свою жизнь, а во-вторых, как знать, возможно, именно сейчас Маринка живет неплохо с очередным мужем?
Но что-то подсказывало Рите, что и на этот раз у Маринки не все гладко.
Рита была совсем маленькой – лет шести, – когда ее молодые и беспечные родители, возвращаясь из отпуска, не стали ждать рейсового автобуса, а подсели в попутный грузовик. Мама очень торопилась увидеть Риту. Шел дождь, машину занесло на скользкой дороге, она перевернулась. Водитель долго провалялся в больнице, но выжил. Ритины родители умерли на месте.
Похорон Рита не помнит – ее не взяли, а помнит, как сидели в комнате какие-то тетки в черных платочках, а их мужья толпились на лестнице. Родных со стороны отца было много, но никто не торопился вешать на себя дополнительный хомут в виде шестилетнего ребенка. О детском доме заговорили прямо на поминках – чего тянуть, раз все родственники в сборе.
А на следующий день приехала тетя Люба. Не то ей поздно сообщили, не то что-то там случилось с поездами, но на похороны сестры и ее мужа она не успела. Зато успела к решению вопроса, что делать с Ритой.
– Тут и решать нечего! – сказала тетя Люба, не дослушав сбивчивые резоны родственников, и начала собирать Ритины вещи.
Ритина мама со своей старшей сестрой виделась редко, потому что жили в разных городах, поэтому маленькая Рита тетю Любу помнила смутно. Однако ей сразу понравилось то, что тетка не стала гладить ее по голове и называть сироткой, и еще, тетя Люба не носила черный платок. У нее была обычная прическа – пышно взбитые волосы, крашенные хной. И платье на ней было не черное, а самое обычное, даже, кажется, в цветочек – дело происходило летом.
Родственники отца пытались возражать – исключительно из вредности, как объясняла Рите тетя Люба через много лет. В качестве аргумента они выдвигали тот факт, что тетя Люба никогда не была замужем, но имела дочь. И где, мол, взять силы еще на одного ребенка, и если, не дай Бог, с Любой что случится, то что будет с Риточкой?
Тетя Люба сразу поставила их на место, сказав, что дочери ее уже скоро восемнадцать лет. «Вырастила одну, выращу и другую», – твердо заявила она, и родственники отступили.
На следующий день началось хождение по инстанциям. Нужно было оформлять документы на опекунство над Ритой.
– Мне некогда, – сказала тетя Люба в собесе. – Всего на четыре дня с работы отпустили.
– Даже и не думайте! – визгливым голосом заорала в кабинете огромная тетка в сером бронированном костюме. – Это вам не кошка, а ребенок! Одних справок штук двадцать собрать нужно!
Тетя Люба смотрела на нее внимательно и велела Рите выйти из кабинета и подождать в коридоре. Через десять минут ее снова позвали в кабинет, и его бронированная хозяйка была сама любезность. Она глядела маслеными глазками и быстро тараторила что-то про документы.
– Мы уезжаем послезавтра, – напомнила тетя Люба, и кабинетная тетка согласилась выслать документы вслед.
Теперь Рита понимает, что тетя Люба тогда просто дала мерзкой тетке взятку. И Ритина судьба была решена. Тетя Люба увезла ее в свой маленький провинциальный город, и прошло девятнадцать лет, прежде чем они расстались. Рита никогда бы не бросила тетку, которая стала ей матерью, но две недели назад тетя Люба умерла.
Рита очнулась от громкого хрюканья кофеварки. Снова она задумывается о плохом. Нужно взять себя в руки.
В Сережкиной комнате скрипнула дверь, и он возник на пороге – заспанный, лохматый и бледный.
– Ой, – удивился он, – Ритка, ты мне не приснилась? А может, меня глючит?
– Глючит, – передразнила Рита, – я это, настоящая. Тебе кофе налить? Или лучше чаю, а то нехорошо с похмелья-то?
Сережка громко сглотнул и прислушался к себе.
– Пожалуй, лучше чаю, – неуверенно проговорил он и скрылся в ванной.
– Ритка, ты только не пропадай! – донеслось сквозь шум душа. – Я ужасно рад тебя видеть!
Рита заварила крепкий чай, себе налила кофе. Всегда у них так было: Сережка ей вроде племянник, а жили как брат с сестрой. Когда тетя Люба привезла ее, шестилетнюю, к себе, Маринки уже не было. Она закончила школу и быстренько упорхнула в Санкт-Петербург якобы поступать в институт. Ни в какой институт она, конечно, не поступила, как предсказывала тетя Люба, не те у Маринки были интересы. Зато она выскочила замуж и через год родила Сережку. Через некоторое время Маринка с первым своим мужем развелась и стала присылать Сережку на лето к матери, а поскольку тетя Люба работала, то Сережку воспитывала Рита. С Маринкой они никогда не были близки – редко виделись, двенадцать лет разницы, а с ее сыном всегда были родными, так уж получилось.
Сережка явился из ванной с зализанными мокрыми волосами. Выглядел он гораздо бодрее.
– Слушай, а я бы съел чего-нибудь! – с воодушевлением сообщил он.
Остатки еды Рита еще вчера выбросила в мусоропровод – не стала разбираться, что уже испортилось, а что еще можно употребить в пищу. В холодильнике сиротливо мерзли полпачки масла и четыре яйца. Сережка пошарил за кухонным столом и с торжествующим криком извлек оттуда батон, запаянный в полиэтилен.
– Ну, и сколько лет он там лежит? – скептически прищурилась Рита.
– Обижаешь, начальник! Позавчера он туда провалился, а все уже так надрались, что лень нагибаться было.
Рита вскрыла упаковку и критически обнюхала батон:
– Если тосты сделать…
Через несколько минут яичница, обильно сдобренная перцем, уютно скворчала на сковородке. Подсушенные куски батона выпрыгивали из тостера, как чертики из табакерки.
Сережка намазывал тосты неприлично толстым слоем масла, запихивал в рот огромные куски яичницы и выглядел совершенно счастливым. Рита выждала некоторое время и начала воспитательную беседу.
– Ты мою телеграмму получил? – строго спросила она.
– Получил… Я, понимаешь, Рит, все время помнил, что тебя нужно встретить, а потом забыл…
– Часто у тебя такое бывает, как вчера? – допрашивала Рита.
– У меня, между прочим, день рождения был, – надулся Сережка, – восемнадцать лет мне исполнилось, совершеннолетие, между прочим…
– Значит, пьянка эта не вчера началась, – догадалась Рита, – значит, вы уже три дня гуляли! Сережка, ведь соседи жалуются! Ведь и правда в следующий раз милицию вызовут!
– Да знаю я, все знаю, – вздохнул Сережка, – только тоска такая…
Рита вдруг с болью отметила, какой он худой. Длинная цыплячья шея жалко торчала из воротника рубашки, он был бледный, и синяки под глазами.
«Восемнадцать лет стукнуло, а все равно мальчишка. Его не воспитывать нужно, а кормить как следует…»
– Ладно, об этом после. Ты хоть помнишь, что бабушка умерла две недели назад?
– Конечно. Когда ты позвонила, я хотел поехать, только денег не было на дорогу… Ты не думай, это все, – он махнул рукой, обозначая вчерашнее, – это ребята организовали, в складчину.
– Слушай, а ты вообще-то на что живешь? Отец деньги дает?
Первый Маринкин муж, отец Сережки, развелся с ней, когда Сережке было года три. Но деньги на сына давал исправно. Причем чем дальше, тем больше. Рита помнит Маринкины рассказы о том, что Сережкин отец оказался деловым, его фирма процветала и что если бы она, Маринка, в свое время могла такое предугадать, то никогда бы с таким мужем не развелась. Тетя Люба тихонько напоминала Рите, что ушел-то муж от Маринки, а не она от него. Вообще все три Маринкиных мужа уходили от нее сами. Но без скандалов и ссор. От третьего у Маринки родилась Лялька. А второго Рита с тетей Любой и не видели никогда – как-то незаметно он пришел и ушел, хорошо, что ребенка не оставил.