Есть болларды, договорил я молча про себя – это народные проповедники, что подготовили восстание Уота Тайлера, их проповедник Джон Болл боролся против всех привилегий церкви. Табориты больше известны как революционное крыло гуситов, что нанесло ряд поражений немецким крестоносцам, это воинственный плебс с лозунгом «Грабь награбленное церковью!». Так что я, несмотря на свою революцьённость, несмотря на симпатии ко всем, кто борется против «зажравшейся» церкви, все же не хочу жить при военном коммунизме. А именно к нему ведут все еретические учения таких самоотверженных чегевар и яногусов.
С высоты холма открылся незабываемый вид: два городка, Каталаун и Терц, на какое-то время слились воедино в гигантский мегаполис, благодаря турнирному полю. Вокруг поля множество шатров рыцарей и знатных людей, лавки торговцев, походные кузницы и оружейные. Лошадники пригнали на продажу великолепных коней, явно не для работы в крестьянском хозяйстве: все крупные, с толстыми ногами, способными не только выдержать вес всадника в тяжелых доспехах, но и пойти вскачь. К этому Вавилону тянутся подводы с битой птицей, рыбой, хлебом и сыром, по дорогам гонят блеющих овец… ну здесь не римские легионеры, так что овцы не для «половых нужд армии», а на прокорм многих тысяч здоровых и не страдающих потерей аппетита горожан.
Я увидел турнирное поле и сразу вспомнил классическое описание из подлинной рукописи короля иерусалимского Рене д’Анжу: «Ристалища должны быть длиннее ширины на четверть, а ограда в вышину человеческого роста или в шесть с половиной футов, из крепкого дубового дерева и четырехугольных двойных свай; и те, и другие на вышину колена должны быть двойные. Внешнее ристалище должно устраиваться в четырех шагах от первых, для того чтобы пешие слуги могли освежаться и спасаться из свалки; там же помещались особые слуги (gens armes), назначенные судьями, чтобы не допустить народной толпы к участникам турнира; что касается величины ристалищ, то строят и большие, и малые, смотря по числу участников и приговору судей».
Отсюда видны только крохотные фигурки, но блеск выдает доспехи, щиты, мечи, как будто вся долина усеяна крохотными зеркальцами. Кадфаэль посматривал на меня с осторожностью.
– Брат паладин, тебе так уж необходимо… драться?
Я вспомнил разговор с Сатаной.
– А что делать, если надо?
Он сдвинул плечами.
– А почему я не дерусь?
– Когда можно не драться, – ответил я, – я тоже не дерусь. Но бывает, когда это самый прямой путь к цели. Есть люди, для которых удар по голове – самый убедительный довод.
Он печально вздохнул.
– Да, мир все еще несовершенен. Даже не знаю, успеем ли построить Царствие Божье на земле до того, как состарюсь?
Я посмотрел искоса на его серьезное лицо: не шутит, в самом деле верит, что можно построить идеальное общество при жизни нынешнего поколения. Ну прям второй Никита Сергеич.
– Знаешь притчу, – спросил я, – про старика, который сажал яблоньку?
Он подумал, кивнул.
– Понял, брат паладин, на что ты указываешь с деликатностью, которую так ценю… и которой все еще удивляюсь в таком крупном человеке. Но все-таки, прошу, не дерись в тех случаях, когда можно не драться!.. Кроме отвращения к пролитию крови, я еще и беспокоюсь за тебя, брат…
– Я тоже, – признался я.
Впрочем, человек продолжает развиваться, у него появляется больше нервных узлов, он становится быстрее, гибче, а не только сильнее и выше ростом, что наглядно показала акселерация. С мечом в руках я двигаюсь вдвое быстрее любого опытного воина, устаю меньше, а в ответ на их примитивные приемы боя придумал десяток своих новых. Не потому, что уже знал, нет, просто мой кругозор расширен средствами кино и телевидения, знаю о самурайских мечах и восточной технике боя, и хотя никогда подобной ерундой не увлекался, но уже то, что эта техника существует, раскрепостит любого и позволит искать в таких местах, где нынешнему рыцарю не придет в голову.
Глава 4
Дорога со скоростью бегущего за дичью пса устремилась к городским воротам, но я чуточку свернул, чтобы проехать как можно ближе к турнирному полю. На мой взгляд, нисколько не походит на те места для рыцарских схваток, которые мы проезжали дважды или трижды по дороге к Каталауну. Там просто удачное место, приготовленное самой природой: ровное поле, покрытое зеленым дерном, а по бокам холмы, на которых так удобно сидеть, и дубовые рощи, где хорошо отдыхать в тени, здесь же огромная площадь, вытянутая в прямоугольник, а по обе стороны – я уж сперва решил, что это многоэтажные дома, однако это многоярусные крытые галереи для публики. Справа и слева, где обычно разбивают шатры для участников соревнований, здесь настоящие конюшни, из открытых ворот выводят под уздцы коней…
Брат Кадфаэль сказал скорбно:
– Вместо того чтобы думать о душе, эти люди погрязают в мирских утехах…
– Еще как погрязают, – согласился я. – Размах-то каков! Чувствуется, что здесь это погрязание поставлено очень серьезно и на широкую ногу.
– Говорят, – сообщил он, – герцог Ланкастерский, что замещает короля Барбароссу, большой любитель рыцарских турниров.
– Этого мало, – сообщил я. – Здесь чувствуется экономическая составляющая. На турниры сколько народу съезжается? Участников с их оруженосцами и слугами, знатной публики, которую надо кормить, поить, устраивать на ночлег?.. Думаю, местные купцы в восторге. Это же какой приток денег в их карманы!
– Что ты о деньгах, – сказал он с укором. – Деньги – зло.
– Да, – согласился я. – Посмотришь на хороший доспех или боевого коня – и зла не хватает! Но мне кажется, деньги все-таки не зло. Зло так быстро не кончается.
Он посмотрел укоризненно.
Вдоль турнирного поля, строго посредине, деревянный заборчик. Невысокий, по стремя, всего лишь разделительная черта для удобства, чтобы больше внимания уделять направлению удара. Заборчик всего в треть длины поля, дальше ровная площадка, там уже можно свалиться с седла, это не поражение, главное – удержаться, пока после страшного удара скачешь вдоль этого заборчика…
Ветерок треплет десятка три разноцветных флагов и стягов, а также великое множество прапорцов на шатрах. Для зрителей уже установили множество лавок в несколько рядов, и только на первом вместо одной из лавок – кресла. Два из них – с высокими спинками, где должны сидеть король Барбаросса и его жена Алевтина, сейчас пока что невеста, и еще шесть кресел попроще.
Кадфаэль, к моему удивлению, вполголоса называл, кто будет сидеть справа от короля, кто слева, и единственное отличие от всех остальных празднеств – что здесь не будет высших иерархов церкви. Как известно, церковь резко выступает против турниров, как и против дуэлей.
Я пробормотал:
– Но как же… Я слышал, церковь собирается проследить, чтобы никакой магии…
– Проследит, – ответил Кадфаэль уверенно.
– Однако, – сказал я, – если церковников не будет…
– Будут, – заверил Кадфаэль. – Одно дело епископ, другое – рядовые священники. Они как бы сами по себе…
– Понятно, – сказал я. – Официально церковь в этом не участвует, ибо супротив ее догматов, но неофициально по-прежнему следит и бдит. Верно?
– Сэр Ричард, вы, как всегда, объясняете все очень точно!
– Понятно, – повторил я. – Церковь не хочет дать распространиться заразе, потому сдерживает, как может. Даже неофициально. Если бы вовсе не участвовала, здесь началась бы резня…
Кадфаэль сказал с негодованием:
– Сэр Ричард, что вы говорите? Собрались все-таки христианские рыцари!
– Да знаю-знаю, – ответил я. – Настолько христианские, что не знают, где остановиться. Они затевают схватки по любому поводу: косой взгляд, неосторожное словцо, криво повешенный щит…
А вообще-то он прав, мелькнула мысль. Трубадуры всячески насаждают мысль, что турнир – это не место захвата пленников и лошадей, а поле чести и доблести, где сражаются только во имя своей славы. Правильная с точки зрения государственности мысль, ибо рыцари даже в реальном бою часто останавливаются среди битвы, чтобы как следует пограбить, из-за чего войско теряет тактическое преимущество и наступательный порыв.