– По-другому, – сказала княжна. Она открыла книгу, сосредоточенно нахмурила тонкие брови, пошевелила губами и с легкой запинкой прочла, без усилий переводя с древнегреческого: – «Тогда у каждого человека тело было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у этих двух лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано… А было этих полов три, и таковы они были потому, что мужской искони происходит от Солнца, женский – от Земли, а совмещавший оба этих – от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала…
– Тьфу ты, пакость какая! – не сдержавшись, воскликнул отец Евлампий и осенил себя крестным знамением. – Язычество богопротивное! И как ты, матушка, такое читаешь?
Княжна рассмеялась, блестя жемчужными зубками, и при виде ее улыбки гнев отца Евлампия, как обычно, быстро пошел на убыль, а после и вовсе улетучился.
– Простите, батюшка, – сказала княжна. – Это мне пошутить захотелось. Я же говорю, вздора здесь хватает, однако же и разумные вещи встречаются, поверьте.
– Да уж верю, – проворчал отец Евлампий. – Кабы не так, зачем бы архиерею у себя в кабинете на полке такую же книгу держать? Я, матушка, сам видел. С тех пор мне и любопытно: что же в ней такое прописано, что сам архиерей читать не брезгует?
Княжна отложила книгу и задумчиво покусала нижнюю губу.
– Ну, к примеру, Платон много говорит о бессмертии души, – сказала она, – и путем длинных логических рассуждений доказывает, что ежели душа существует, то она непременно должна быть вечной и бессмертной. В противном случае, говорит он, дурному человеку было бы не о чем беспокоиться, ибо его грехи умирали бы вместе с ним. Но раз душа бессмертна, то грешника ждет после смерти тела наказание, а праведника – награждение…
– Так ведь это же в точности то, что в Священном Писании говорится! – воскликнул батюшка.
– Верно, – сказала княжна. – А что до ереси и язычества, так не судите строго, батюшка, ведь это еще до Христа написано. А давно ли вы у архиерея были?
Батюшка мысленно крякнул и рассердился – почему-то на Платона, хотя сердиться ему следовало скорее на собственный длинный язык. Недавняя беседа с архиереем показалась отцу Евлампию какой-то странной, да и то, о чем они беседовали, огласке не подлежало. Впрочем, батюшка более или менее успокоился, припомнив, с кем имеет дело: княжна не любила пустой болтовни, редко появлялась в свете и умела держать слово.
– А верно ли говорят, княжна, – произнес он, не слишком умело сворачивая разговор в сторону, – что Платон этот ваш не сам свои сочинения писал, а украл их у кого-то?
На сей раз Мария Андреевна не только закусила губу, но и схватилась за кончик носа. Честно говоря, отец Евлампий не понял, что означала сия пантомима: задумчивость, старательно подавляемый смех или обыкновенное щекотание в носу?
– Не знаю, батюшка, – сказала она наконец. – Об этом судачат не первую тысячу лет, но все понапрасну. Платон в своих трудах все время приводит речения Сократа; по сути, труды его за то и ценятся, что в них изложена философская система Сократа. Сам же Сократ не написал ни строчки – вернее, ни строчки до нас не дошло. Вот потому-то с тех самых пор, как труды Платона вышли в свет, злые языки не устают твердить, что Платон попросту украл философское сочинение Сократа, переписал его своей рукой и выпустил под своим именем. На мертвых клеветать – занятие столь же легкое, сколь и бесполезное. Мертвые сраму не имут, защищать себя не могут и обидчика на дуэль не позовут. У них даже прямых наследников не осталось, кои могли бы оградить их от клеветы и злословия. Хотя, если подумать, в каждом из нас, верно, есть частица их крови.
– Ну, не знаю, матушка, – проворчал отец Евлампий. – Я с этими язычниками в родстве не состоял.
– Как знать, – возразила княжна. – И потом, сколько бы вы ни сердились, до Владимира вся Русь была языческой.
– И то верно, – сказал отец Евлампий, радуясь тому, что разговор все-таки свернул с богопротивных писаний Платона на иные, более близкие, понятные, а главное – безопасные темы. – Я, матушка, так понимаю: раньше было одно, ныне – другое, а жить нам надлежит по заповедям Господним и всем сердцем радеть об укреплении православной веры. А как, скажи ты мне, можно веру укрепить, коли позолота с куполов, считай, вся облезла, стены в храме три года не белены да и крыша такая худая, что дождик, того и гляди, прямо на алтарь Божий начнет капать? Запустеет храм, а душам христианским только и останется, что по домам сидеть да писания еретические читать.
Княжна опять рассмеялась, позабавленная неуклюжей попыткой отца Евлампия быть дипломатичным. Батюшка прекрасно понимал, чем вызван ее смех, но это его нисколько не задело. Напротив, он был несказанно рад тому обстоятельству, что после долгого перерыва княжна Вязмитинова сызнова научилась смеяться – не улыбаться горько и не высмеивать противника в споре, а просто смеяться, потому что весело.
– Однако, отец Евлампий, – вмиг посерьезнела княжна, – вы меня обижаете. Неужто нельзя было прямо сказать, что вам деньги на ремонт храма надобны? А вы зачем-то Платона приплели… Будто хотели упрекнуть меня, что я язычницей стала и денег на богоугодное дело жалею.
– Господь с тобой, матушка, – испугался отец Евлампий. – Да мне ничего такого и в голову не приходило! А про Платона спросил из одного только любопытства. Грешно, конечно, да что делать? Не согрешишь – не покаешься.
– В таком любопытстве греха нет, – сказала княжна. – Вам, батюшка, конечно, виднее, но мне кажется, что такое любопытство должно быть угодно Господу. Надобно знать, что до нас было – что люди делали, как жили, о чем думали, – дабы их ошибок не повторять и не выдумывать то, что и без нас тысячу лет назад было выдумано. А денег я вам дам, конечно. Пойдемте в дом, отец Евлампий. Сядем в холодке, Глаша вам наливочки поднесет… Заодно и подсчитаем, какая сумма для ремонта надобна, и новости обсудим, и про школу поговорим…
Отец Евлампий неожиданно остановился и строптиво вздернул жидковатую бороду. Вид у него сделался воинственный и вместе с тем удивленный, но глаза почему-то воровато вильнули в сторону, устремившись поверх левого плеча княжны на замшелую статую Геракла, торчавшую из кустов. По грудь утонувший в сирени мраморный богатырь из-за игры света и тени казался живым, напоминая бородатого голого разбойника, притаившегося в ожидании неосторожных путников.
– Не желаю я, матушка, про школу разговаривать, – заявил отец Евлампий, чувствуя себя не в своей тарелке. Отправляясь сюда, он очень надеялся, что княжна пожалеет старика и из уважения к его сану не будет касаться этого скользкого предмета. Действительность, однако, развеяла его надежды: княжна умела твердо вести дела, и батюшка отлично понимал приказчиков и управляющих, которые, бывало, выбегали от молодой хозяйки в слезах. – Чего про нее говорить? – продолжал он, поневоле впадая в сварливый тон. – Завела себе игрушку, так и играй, я тебе не препятствую.
– Ой ли? – спросила княжна, и батюшка мысленно закряхтел. – А кто давеча на проповеди про книжки бесовские говорил, в коих демоны нарисованы?
Теперь отец Евлампий закряхтел вслух. Действительно, обращаясь к прихожанам с проповедью, он не удержался и пылко прошелся по бесовским книжкам с изображениями демонов, чем поверг свою благодарную аудиторию в дрожь и смятение. Речь шла об учебнике естественной истории и древних ящерах, изображения которых оказали сильное влияние на впечатлительную натуру отца Евлампия. Батюшка чувствовал, что изрядно перегнул палку, тем более что проповедь была им произнесена в состоянии приятного возбуждения, вызванного некоторым количеством вишневой наливки, принятой, как говорится, для куражу. Вот и покуражился… И перед Господом согрешил, и перед княжной неловко.