— Юрий Семенович! Дядюшка! Боже мой, какими судьбами? Как я рад тебя видеть! Пошли вон, — небрежно отстранил князь чужих холопов и подставил князю Друцкому свое плечо. — Сколько же мы не виделись? Год? Два?
— Дядюшка, дорогой!
Этикет перепутался окончательно. Полина, не дожидаясь приглашения мужа, сама вышла с ковшом горячего, дышащего пряным паром сбитеня, увидела того, кто с детства заменял ей отца, и тоже, забывшись, сбежала к гостю вниз. А теперь не знала, куда деть угощение. К счастью, князь Друцкий не стал дожидаться приглашения, сам забрал у нее корец и быстро осушил, с наслаждением крякнув:
— Эх, соскучился по домашнему! Хорошо… — Он отер бородку, сунул пустую посудину ближнему холопу, обнял Полину и крепко в обе щеки расцеловал: — Здравствуй, доченька. Ой, да до тебя и не дотянуться. Никак опять на сносях?
— Сына к лету ждем, дядюшка. Ой, да что же мы тут стоим? В дом, в дом пойдемте. Банька ужо часа два как топится, стол накрыт. Подкрепитесь с дороги, да с Божьей помощью и попариться до полуночи успеете.
— Спасибо, доченька, за заботу. Да видишь, ноги что-то слушаться не желают. Ослабли совсем, мерзнут все время. Видать, Господь напоминает, что отходил я свой срок по земле грешной. Пора и в иной мир сбираться.
— Что ты, дядюшка Юрий Семенович?! — испуганно всплеснула руками Полина. — Как речи такие вести можешь? Тебе еще не один год судьбой отмерен!
— Один, не один, — вздохнул старик, — да уж, как видно, пора.
— Ерунда, — перекинув руку гостя себе через плечо, Андрей стал вместе с ним подниматься по ступеням. — Ныне же в баньке пропарим, жиром медовым натрем, лихоманка и отпустит. Куда ей супротив русского пара устоять?
Первое угощение для путников было довольно скромным: сочиво, кутья, маковое молоко с медом, сыто. Только чтобы червячка с дороги заморить. В баню, известное дело, с набитым брюхом идти тяжело. Никакого в ней при этом удовольствия. И пар душным кажется, и в прорубь прыгнуть не тянет, и с полка вставать лениво.
— Вы покамест согрейтесь, — проводил гостя вместе с холопами до дверей Андрей. — А я, не обессудьте, чуть позднее подойду. Мазь обещанную на медвежьем жиру в погребе отыскать надобно. Забыл уж, куда сунул. Осенью снедью заставили.
— Не беспокойся, Андрей Васильевич, — отмахнулся князь Друцкий. — И лекари, и знахари разными зельями уж всего перемазали. Нет с этого никакого толку. Христианину честному смерти страшиться ни к чему. Я хоть ныне же причаститься готов.
— Нет уж, нет уж, Юрий Семенович, — снял седую волосину с ворота ферязи Зверев. — Обещал, так обещал.
В дверях он поддержал гостя под локоть, а когда за холопами затворилась тяжелая створка, щелкнул пальцами:
— Пахома ко мне, немедля! — И поднес к глазам добытый у беспечного смертного волосок.
Мазь у Андрея находилась всегда в одном и том же месте — в погребе над притолокой. Там, где снадобья дворня даже случайно не побьет. Обычный густой жир, куда при нужде можно и взвара травяного добавить, и настойки, и горчицы, и дегтя, и календулы — смотря от чего лечить надобно. Зачерпнув немного состава в плошку, Зверев сразу сыпанул щепоть горчицы — для притока крови к больным местам, капнул ромашкового масла — для укрепления кожи, чистотела — для того же, вышел во двор, снял с держателя факел, опустил княжий волос на коновязь, провел сверху пламенем, сдул тонкую полоску пепла на жир, после чего отправился в коровник. Место не самое красивое — но что поделать, коли, кроме как в теплом скотном сарае, живой земли зимой не сыскать? А для лечебного заговора поклониться следовало сразу трем властителям жизни: Хорсу, Триглаве и Сварогу. Триглаву же из мерзлой земли не выкликать.
Поклонившись огню, земле и небу, запросив у них силу для доброго дела, Зверев принялся размешивать мазь пальцем, мысленно, как учил Лютобор, разматывая через него в состав серебряную нить из своего живота и мерно наговаривая: «На море-океане, на острове Буяне упыри волос-волосатик оживляли, на людей пущали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, рабу Божью (имя матери) иссушати. А я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Латырю камню, где живые люди не ходят, живые не бродят; сядь на свое место — к упырям лихим в кресло. Покорись моему приказу, заговору-наказу, нет тебе места ни в этом мире, ни в чужом, ни в зеркальном, ни в видимом, ни в невидимом, ни в живом, ни в мертвом, отныне, присно и во веки веков. Аминь».