Гана ненадолго остановился, с любопытством разглядывая четверых босоногих матросов – не то уроженцев Имаджины, не то загоревших до черноты, – которые стояли возле сходней и о чем-то переговаривались, иногда принимаясь громко хохотать. Кричали чайки; теплый ветер, дувший с океана, гнал по бухте частые мелкие волны, отрывал от их верхушек тончайшие волокна или мелкие хлопья пуха и нес по воздуху, словно клочья пены, бросал на причалы. В эфирном пухе хватало влаги, и воздух был наполнен ею.
На-Тропе-Войны прошел мимо построенного из толстых бревен здания портовой администрации, под которым на земле сидели лодочники, и вновь ненадолго остановился, наблюдая за погрузкой шлюпа; почти голые туземцы взбегали по сходням, неся на плечах здоровенные тюки, ящики и даже бочки, за ними надзирал пиратского вида белокожий усатый капитан в штанах, треуголке и с пистолетом, торчащим из-за цветастого пояса.
Раздались взволнованные голоса, люди стали показывать пальцами, Гана повернулся: в глубине бухты проплывал коршень под рыжим парусом. Из широкой трубы в задней части валили клубы пара, два широких гребных колеса поворачивались вдоль бортов, отчего эфирная поверхность бурлила и пенилась. Всех заболевших серапией поселяли на Гвалте, самом дальнем острове архипелага – принадлежащий королю коршень как раз и перевозил больных туда. Поговаривали, впрочем, что некоторые торговцы тайно скупают укушенных и продают в рабство на Имаджину. На-Тропе-Войны проводил взглядом корабль, над высоким фальшбортом которого торчали прутья решетки, и пошел дальше.
Ему все больше хотелось есть. Наконец голод стал почти невыносим, и На-Тропе-Войны решил, что следует продать два пистолета, оставив себе лишь отобранный у купца. Огнестрельное оружие на Суладаре стоило дорого, далеко не каждый мог позволить себе даже обычный пистолет. К тому же белые старались, чтобы оно не попадало в руки туземцев. Существовал закон, по которому синекожий мог пользоваться им, только если состоял на службе у туземного монарха… и несмотря на это, прокторы все равно ходили без огнестрелов.
Гана сошел с настила, чтобы найти среди портовых построек лавку скупщика или оружейную мастерскую. Мимо причалов как раз ехала небольшая двуколка, запряженная низкорослой лошадью. Вдруг раздался окрик, лошадь, всхрапнув, остановилась, и сидевшая в двуколке темноволосая женщина, приподнявшись, окликнула его:
– Эй, ты! Погоди, метис!
* * *
– Я не причиню тебе вреда, – сказала дочь хозяина торговой фактории «Д&Д», опуская поводья.
– Вреда? – На-Тропе-Войны оглядел ее и сказал: – Ладно. Я тоже не причиню тебе вреда.
Арлея с едва заметным смущением произнесла:
– Я искала тебя. Ты и вправду очень… ну да, думаю, ты его сын. Слишком похож, чтобы…
– Сын Безумца, – сказал Гана. – И еще я слышал имя: Тулага. Кто это?
– Человек, который умер много лет назад. Послушай, тебе нельзя ходить вот так, в открытую. Диш рассказал о тебе прокторам, дал им пару монет – теперь они станут искать тебя.
– Уже ищут, – откликнулся он. – Но торговец, наверное, дал им слишком мало. Они не очень стараются.
Опустив ноги на землю, Арлея присела на край двуколки.
– Кажется, ты совсем без денег? Я… у меня тоже почти нет, но я могу дать тебе несколько серебряных монет. Если Диш…
– Почему ты называешь его Дишем? – перебил Гана. – Почему не отцом?
– Я не родная дочь, – сказала девушка. – Он женился на моей матери, когда мне не было и года. Позже мать умерла.
– Ясно. Я не буду брать твои деньги, но ты можешь купить мне еды, – сказал На-Тропе-Войны. – И рассказать, кем был мой отец.
– Хорошо, садись. Нет-нет! – повысила голос Арлея, когда Гана пристально глянул на нее, а ладонь его легла на рукоять огнестрела. – Я не сдам тебя прокторам, и вообще… Я чувствую себя виноватой. Диш жаден, и он поступил бесчестно, тебя нельзя было выгонять… – Она замолчала, когда неподалеку показались трое туземцев с кожаными полосками на бритых головах.
– Залезай, – быстро сказала Арлея. – Они выглядывают пешего и не обратят внимание на тех, кто едет в двуколке.
* * *
Под обширным низким навесом царила прохладная полутьма. За грубо сколоченными столами, почти касаясь макушками крыши, сидели матросы, грузчики и рыбаки. Они пили кокосовый сидр и тростниковую водку, тростниковку, – крепкий напиток из перебродившей патоки сахарного тростника, – закусывая все это немудреной снедью. Пища готовилась тут же; на очаге, выложенных кругом камнях с ямой посередине, полной углей, лежал железный лист, где жарилась рыба. Хозяином заведения был туземец, хорошо знавший Диша Длога и его дочь. Он усадил Арлею с Ганой отдельно, возле ограды, куда голоса завсегдатаев, пьяный смех и стук игральных костей почти не доносились.
Гана сразу же набросился на еду, а девушка молча разглядывала его. Этот юноша, имевший грубоватую дикарскую внешность, с разноцветными глазами, шрамами и нечесаными патлами темных волос, немного пугал дочь торговца. Наверняка он приплыл откуда-то издалека, быть может, с одного из южных островов Суладара или даже из Претории… ну да, вспомнила Арлея, он же сказал тогда: Салион, Боранчи… Скорее всего, это бандит, пират или мародер! После второй купеческой войны в Преторианских Таитах остались разоренные острова, по которым прошла эпидемия пуховой лихорадки. До сих пор там никто не жил – их-то и посещали в своих странствиях мародеры. Вот в чем дело, вот откуда все эти шрамы от холодного оружия и следы пулевых ранений… Арлея решила, что они примерно одного возраста, быть может, она даже немного старше… Да, все совпадало.
– Тулага, – произнес он, поев. – Или Безумец? Говори.
– Еще его называли ловчим демонов… – откликнулась девушка.
Гана взял со стола кувшин, не пытаясь воспользоваться стаканом, отпил сидр из горлышка и спросил:
– Так он на серапионов охотился?
– Нет. Демонами раньше называли беглых каторжан, совсем озверевших, которым уже было нечего терять. Тап Тулага Дарейн ловил их и притаскивал обратно – конечно, за плату. Еще всяких бандитов, за которых была назначена награда… И рабов. В те времена было рабство. То есть оно и сейчас есть, но уже незаконное. Ты знаешь про это? Если в портовом трактире к тебе подсядет незнакомый человек и предложит…
– Да, – перебил Гана. – Я слышал. На дальних островах бледнолицые на тростниковку меняют у вождей туземцев, напаивают, дают подписать договор… Потом те попадают на плантации или прииски.
– И кто говорил тебе про это? – спросила Арлея. – Где ты жил раньше?
– На Кораллах… – Гана неопределенно махнул рукой и напомнил: – Безумец. Почему его так называли? Расскажи все.
– Всего я не знаю, – возразила девушка. – Ведь это произошло, когда я только-только родилась. Мне говорили, что Безумец был компаньоном Диша, а после сошел с ума и устроил в городе бойню. Какая-то жуткая история произошла в тот вечер… После этого и началась ночь Острых Ножей. Это все, что я знаю, понимаешь? Еще то, что, перед тем как обезуметь, он посетил Преторию – хотя для чего ездил туда, Диш не рассказывал никогда. Прости… Тулага-младший, больше мне нечего сказать. Может быть, старики… Ведь в Туземном городе наверняка есть люди, которые помнят те времена. Просто я никогда особо не интересовалась всем этим. А портрет Дарейна до сих пор лежит на полке в шкафу Диша, вот почему я тоже узнала тебя.
– Прокторы подчиняются только Уги-Уги? – спросил Гана.
Девушка удивленно взглянула на него.
– Да.
– Монарх и бледнолицые из Туземного города… какие у них отношения?
– Ну… он правит ими. Рон Суладарский дал Уги-Уги право распоряжаться на этой половине острова.
– Значит, он может посадить кого-то в тюрьму или освободить? Хорошо.
– Но все равно все важные случаи рассматривает Рон. Ты собираешься просить справедливости у монарха? Это бессмысленно! Уги-Уги – хитрый и жадный. За справедливостью скорее стоит идти к белому королю, но…