Четыре знаменитых сводницы и столько же сводников, вербующих мужчин, не знали иных забот в Париже и провинции, кроме того, чтобы найти самое лучшее и в женском, и в мужском поле для услады похоти наших героев.
Регулярно, четырежды в неделю, попеременно в четырех сельских домиках, расположенных за четырьмя различными воротами Парижа, устраивались совместные ужины.
На первый из них, целиком посвященный удовольствиям в духе Содома, приглашались только мужчины. Туда доставляли шестнадцать молодых людей в возрасте от двадцати до тридцати лет для совокупления с нашими четырьмя героями, которые играли роли женщин. Молодых людей подбирали по размеру детородного органа. Было необходимо, чтобы член достигал такого великолепия, что никогда ни одной женщине не удавалось принять его в себя. Это был важный пункт договора, и поскольку деньги текли рекой и за ценой не стояли, условия редко не выполнялись. Чтобы испить все удовольствия разом, к шестнадцати исполнявшим роли мужей, добавлялось такое же число более молодых юношей в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет, которые выполняли роль женщин. Эти юноши должны были обладать свежестью, грацией, красотой лица, невинностью и душевной чистотой – и всем этим в наивысшей степени. Ни одна женщина не допускалась на мужские оргии, где воплощалась вся роскошь празднеств Содома и Гоморры.
Второй ужин был посвящен девушкам из хороших семей, которые обязаны были оставить свое высокомерие и чопорность и соглашаться на самое недостойное с собой обращение, отдаваться причудливым капризам развратников и даже терпеть от них оскорбления. Число их обычно составляло двенадцать, и так как Париж не всегда мог поставить нужное число благородных жертв, на вечера иногда приглашались дамы другого сорта: жены судейских и офицеров. В Париже насчитывается от четырех до пяти тысяч женщин из этих двух сословий, которых нужда или страсть к разврату заставляют предаваться подобным занятиям. Их только надо было найти; наши развратники в своем деле толк знали, и на этом пути их ожидали порой настоящие открытия. Но из каких бы сословий ни были эти дамы, им приходилось беспрекословно подчиняться всему: здесь разврат, никогда не знающий границ, подогревался жестокостью и грязной бранью, хотя, казалось бы, благородное происхождение и условности света должны были избавить дам от подобных испытаний, но там, где они оказались, отказу быть не могло, а так как четверо наших злодеев имели вкусы самые гнусные, ценили разврат самый чудовищный, угодить им было делом нелегким.
Третий ужин был посвящен созданиям с самого дна общества, наиболее низким и непристойным, каких только можно встретить.
Тем, кто знаком с прихотями распутства, эта «изысканность» покажется естественной. Распутник испытывает особенное сладострастие в том, чтобы изваляться, так сказать, в нечистотах вместе с подобного рода тварями. Здесь он испытывает падение самое глубокое, распутство самое мерзкое, унижение самое полное, и эти удовольствия в сравнении с теми, которые испытали накануне с самыми утонченными девушками из общества, придают особую остроту наслаждению и в том, и в другом случаях. Ничего не было забыто, чтобы сделать разврат всеобъемлющим и пикантным. В течение шести часов на вечере появлялось до ста шлюх; не все они возвращались обратно. Но не будем упреждать события. Эта особая «изысканность» относится к деталям, о которых еще не настало время говорить.
Четвертый вечер предназначался девственницам. Их отбирали в возрасте от семи до пятнадцати лет. Условия были те же. Обязательным было очаровательное личико и гарантия девственности. Она должна была быть подлинной. В этом заключалась невероятная утонченность разврата. Впрочем, наши распутники не стремились сорвать все цветы, да и как бы они это сделали, если девочек всегда было двадцать, а из четырех героев только два участвовали в этом акте: один из двух отставленных не испытывал эрекции, епископ же мог насладиться лишь таким образом, что девушка оставалась девственной, хотя и теряла свою честь. Тем не менее число всегда оставалось двадцать, и те девочки, которых не смогли лишить невинности наши герои, становились добычей слуг, таких же развратных, как господа.
Помимо этих четырех вечеров по пятницам устраивались тайные и особливые, менее многочисленные, чем четыре вышеописанных, хотя, может быть, требующие еще больших затрат. На эти вечера приглашались лишь четыре молодые особы из состоятельных семей, вырванные у их родителей силой или с помощью денег. Жены наших развратников почти всегда участвовали в оргиях, и полное послушание, заботливость, а главное, их услужливость делали эти вечера еще более пикантными.
Что касается кухни на этих вечерах, то нет надобности говорить, что изобилие царило там наравне с тонкостью. Ни одно такое пиршество не обходилось менее чем в десять тысяч франков; привозилось все то, что Франция и заграница могли предложить наиболее редкого и экзотического. Вина и ликеры были в изобилии и большом разнообразии. Фрукты всех сезонов подавались даже зимой. Можно предположить, что стол первого монарха земли не обслуживался с такой роскошью и великолепием.
Вернемся теперь к началу нашего повествования и постараемся со всем тщанием нарисовать читателю портрет каждого из четырех героев, ничего не скрывая и не приукрашивая, с помощью кисти самой природы, которая, несмотря на беспорядок, порой отличается удивительной тонкостью, что часто, к слову, ей во вред самой. Ибо – осмелимся, между прочим, высказать рискованную мысль, – если преступление не обладает тем родом деликатности, что присуща добродетели, то не выглядит ли оно зачастую даже высоким и в какой-то степени величественным, превосходя в привлекательности томную и унылую добродетель?
Вы скажете, что в жизни для равновесия потребно и то и другое? И нам ли проникать в законы природы, нам ли решать, что более необходимо: порок или добродетель? Чтобы склониться в этом споре на ту или иную сторону, надо обладать особыми, высшими полномочиями, которыми она нас не наделила. Но продолжим наше повествование.
ГЕРЦОГ БЛАНЖИ уже в восемнадцать лет стал обладателем огромного состояния, которое он значительно округлил с помощью махинаций по незаконному взиманию налогов. Он рано испытал на себе недоброжелательство толпы, взирающей на очень богатого юношу, ни в чем себе не отказывающего. Почти всегда в таких случаях мерилом собственных сил становится мера порока. Если бы герцогу была бы от рождения дарована простая, примитивная натура, то, быть может, она бы уравновесила опасности его положения. Но Природа, эта диковинная мать, иной раз словно сговаривается с Фортуной, чтобы та споспешествовала всем дурным склонностям, которыми она, Природа, награждает некоторых из своих созданий в целях, совершенно противных целям добродетели. Оттого, что Природа, повторю я, равно нуждается как в пороке, так и в добродетели, она вручила обладавшему несметным богатством Бланжи все свойства, необходимые для того, чтобы этим богатством злоупотреблять. Вместе со злодейски изощренным умом она вдохнула в него черную черствую душу, чудовищные вкусы и прихоти ужасающего разврата, которому герцог и предавался вволю. Рожденный лживым, грубым, властным, жестоким, себялюбцем, равно расточительным для своих удовольствий и скупым, когда дело шло о пользе других; враль, обжора, пьяница, содомит, кровосмеситель, убийца, поджигатель, вор – хоть бы одна добродетель в реестре его качеств! Да что я говорю? Он был убежден и часто повторял, что, чтобы стать полностью счастливым, человек должен пройти через все возможные пороки и никогда не позволять себе никаких добродетелей. Должно вершить только зло и никому никогда не делать добра. «Есть немало людей, которые совершают зло только в порыве страсти, – говорил герцог. – Справившись с заблуждением, их душа возвращается на путь добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях совести проходит их жизнь, и в конце ее они уже не знают, какова же была их роль на земле».