А непонятливый бенедиктинец уже вступал на мост. Всё так же согласно кивая. Всё так же не сбавляя скорости.
— … Там свернёте направо, к лесу…
А острый конец монашеского посоха уже — тук-тук-тук — бодренько стучал по дощатому настилу.
— …Потом пойдёте прямо. Потом…
А монах уже подходил к перегораживавшим мост рогаткам. Туда же с противоположного берега подтянулись хмурые стражники, которые, в отличие от своего товарища, явно, не были склоны к долгим словесным увещеваниям.
— Да куда ж ты прёшь-то, осёл чернорясный! — семенивший позади бенедиктинца кнехт, наконец, взорвался. Терпение копейщика кончилось, запас уважения к духовному сану исчерпался. — Стой, тебе говорят! И это… капюшон сними! Нечего морду прятать!
Левой рукой стражник схватил пилигрима за плечо. Правой — поднял копьё, намереваясь хорошенько наподдать непонятливого клирика древком. И…
Что-то странное произошло в следующий миг. Монах, вроде бы, и не делал ничего особенного, а посох в его руке вдруг взметнулся вверх, словно бы сам собой. Острый железный набалдашник оторвался от досок и ударил снизу под подбородок кнехта, за кожаный ремешок, удерживавший на голове каску.
Удар был точным и сильным. Острие посоха проломило кадык, разорвало артерию. И с влажным смачным хлюпом вынырнуло из пробитой шеи. Тугая красная струя окропила доски моста и заградительные рогатки.
Хрипящий, хлещущий кровью человек отшатнулся к невысоким перильцам. Повалился навзничь — спиной ломая хлипкие перильца. Выроненное копьё полетело вниз сразу. Его хозяин на миг задержался над водой. Одной рукой копейщик держался за пробитое горло, другой — беспомощно хватался за воздух. Увы, воздух оказался плохой опорой. Над краем моста мелькнули ноги в грязных сапогах. Кнехт с шумным всплеском ушёл на дно. Мутный бурлящий поток окрасился в красноватые оттенки.
* * *
— Тревога! — истошно проорал кто-то.
Раздалась крепкая солдатская брань. Всполошившиеся стражники хватались за оружие. Один из кнехтов, отступив назад, прилаживал к арбалету зарядный рычаг «козьей ноги». Стряхнув остатки сна, к мосту спешил бычий рыцарь, без шлема и щита.
— Взя-а-ать! — басовито закричал рыцарь, на ходу вырывая из ножен длинный прямой меч. — Схватить его!
На прежнем месте остался только оруженосец. Растерявшийся юнец стоял столбом со скребком в руке, с вытаращенными глазами и с отвисшей челюстью. Рыцарский конь тоже удивлённо смотрел на мост, где события уже развивались вовсю.
Бенедиктинец легко перемахнул через заострённые колья рогаток. Словно огромная чёрная птица перепорхнула: только хлопнули в воздухе подол и широкие рукава рясы.
Монаха тут же обступили кнехты. Участь безумца казалась предрешённой. Два копья справа. Боевой топор на длинной рукояти и булава слева. Щиты теснят к рогаткам. И вот-вот подоспеет рыцарь с мечом. И арбалетчик уже вкладывает болт в взведённый самострел.
У дерзкого клирика с палкой в руках не было никаких шансов. Но палка эта… вдруг…
Раз — и руки пилигрима провернули посох.
Два — и посох преломился надвое.
Три — и из-под дерева показалась полоска тёмной стали.
В правой руке бенедиктинец держал диковинный потаённый меч — не очень длинный, прямой и узкий, без эфеса, без дола, с односторонней заточкой, с резким скосом на конце, образующим остриё. Верхняя часть монашеского посоха оказалась удлинённой рукоятью, вполне пригодной не только для боя одной рукой, но и для обоерукого хвата. Нижняя — полая, укреплённая железными кольцами — представляла собой ножны. Её бенедиктинец сжимал в левой руке. И не просто так сжимал.
Сильный взмах… Палка-ножны описала широкую дугу перед лицами воинов, подступавших слева. Кнехты прикрылись щитами. Только это им не помогло.
Ножны были потаённым вместилищем не только для клинка. От резкого движения из нижней части посоха вылетел какой-то едкий порошок. Размазанная пыльная струйка окутала головы двух стражников. Вопли, проклятья, стоны… Побросав щиты и оружие, оба кнехта схватились за глаза.
Рыцарь с быком на груди больше не требовал хватать чернорясного путника живым.
— Убить! — прокричал он. — Убить монаха!
А бенедиктинец уже расправлялся с другой парой стражников. Убивал он — не его. Причём, делал это клирик быстро, умело и хладнокровно.
Тёмный, не отражавший света клинок легко, как хворостину, срубил наконечник с копья, целившего в грудь пилигрима. Второе копьё отвели в сторону крепкие ножны, вовремя подставленные под удар. Два ответных удара монаха были столь стремительными, что практически слились в один.
Рубящий…
Узкая полоска зачернённой стали рассекла кольчужную рубаху и, отмечая свой след другой полосой — широкой, кровавой, — прошла через плечо и грудь ближайшего копейщика. Из пальцев разрубленного кнехта выскользнуло бесполезное древко с косым срезом на конце.
…И — колющий.
Шагнув вперёд, монах с силой выбросил руку на всю длину. Ткнул окровавленным клинком под нагрудную пластину второго копейщика. Пропорол и доспех, и живот. Плечом спихнул раненого в реку.
С воющими кнехтами, ослеплёнными неведомым порошком, бенедиктинец расправился ещё быстрее.
— Ваша милость! — предупреждающе прокричал арбалетчик и вскинул заряженный самострел.
Бычий рыцарь, не оглядываясь, отпрянул от моста — с пути арбалетного болта. Рявкнул через плечо:
— Стреляй!
Воинствующий клирик, однако, опередил их и на этот раз. Чёрный монах уже бросил под ноги меч и ножны. Правая рука бенедиктинца нырнула в прореху под левым рукавом дырявой рясы и тут же резко, с подкрутом дёрнулась обратно, словно пуская по воде плоский голыш. И в самом деле, в воздухе мелькнуло что-то маленькое, тёмное, приплюснутое. Одно, второе, третье…