Маманя, конечно, уже на следующий день устроила жуткий разнос. Хорошо, отца не было дома. А то не пережила бы Любаня такого позора. Мать налупцевала дочку мокрым полотенцем, истерично выкрикивая, что не для того они с отцом корячатся на стройках, раствор на себе на десятый этаж таскают, здоровье свое гробят на лютых морозах, чтобы ее дочка заводила шашни с преподавателем музыки, который ей в отцы годится.
– А ты занимаешься развратом вместо того, чтобы закончить музыкальную школу на отлично и поступить в музучилище! Или тебе тоже хочется всю свою жизнь на стройке горбатиться да по больницам лежать – то почки лечить, то радикулит?! А если я тебя, сучка, к врачу поведу и он мне скажет, что ты, проститутка сопливая, уже переспала с этим старым козлом – и тебя задушу, и ему морду кислотой попорчу! Пускай его жена любуется, какого урода на своей груди пригрела…
Любаня до смерти испугалась материных угроз, умоляла сводить ее к врачу, и мать после этих слов как-то успокоилась. Еще не все потеряно. Не успел еще этот хренов пианист Любку заломать. Но дочку надо держать под строгим присмотром, раз у нее уже интерес к мужикам проснулся. И ничего умнее не могла придумать, как стала дочь сопровождать на уроки музыки, а потом встречала свою «гулящую» и тащила ее буквально за руку через весь город домой. Как же Любаня ненавидела тогда свою мать! Она ей так и крикнула в гневе: «Ненавижу!» – прямо в лицо, когда та, по своему обыкновению, торчала под окном музыкалки, блюла невинность дочери. Мать побледнела как полотно, дома закрылась в ванной и долго ревела. Любка слышала ее подвывания, и сердце у нее разрывалось от жалости к матери и от стыда за себя, что она посмела ей такое сказать. Вот мать теперь обиделась и ревет, а все из-за нее… Она казалась себе грязной, порочной, испорченной. Потому что все равно продолжала любить Леонида Эдуардовича, и волны сладостного желания гуляли у нее внутри, подступая то к сердцу, то ухая вниз, не находя выхода, когда она вспоминала его объятия и поцелуи.
На смену матери под окнами музыкального класса стала дежурить жена Леонида Эдуардовича. Видно, и до нее дошли слухи о неких отношениях между ее мужем и малолетней ученицей. И когда Любаня сыграла свою концертную программу и получила на выпускном экзамене заслуженную четверку, три дня дома рыдала. Потому что больше не было повода встречаться с любимым учителем. Мать решила, что от музыки только зло, вона какие эти музыканты – мысли у них только об одном. Хорошо, что учитель не успел испортить девку и не обрюхатил ее. А то стыда бы набрались, позора, страшно даже представить!
Всю жизнь держать на привязи безбашенную дочку не удастся, никаких нервов не хватит, поэтому мать тут же запрягла ее по полной программе. Для начала отправила после экзаменов в деревню к бабке. Копать ее огороды да бороться с сорняками и прочими вредителями, в частности – с колорадским жуком, от которого стонала вся деревня. Бабка всячески изгалялась над внучкой и велела собирать жуков в бутылку из-под пепси. Потом их торжественно топила в ведре и выливала в уборную. Любаша пробовала возражать, труд же адский! Под каждый листочек заглядывай, согнувшись в три погибели. Солнце в голову печет, спина ноет, на душе тоска. Соседи за забором ходили вдоль своих грядок с ведрами и веничками, обрызгивали картошку какими-то ядохимикатами. «На дворе же двадцать первый век! – выла Любаша. – Давай мы своих тоже травить будем!» – «Неча! – сурово бубнила бабка. – Нехай люди травятся, а я еще пожить хочу».
Любка батрачила на бабку, как нанятая, но только без жалования. Кормила ее строгая бабка вволю, но спуску не давала. В клуб ни в кино, ни на танцы не отпускала и на молодежные посиделки тоже наложила запрет. Лето прошло, как в трудовом лагере для трудновоспитуемых подростков. С той только разницей, что в лагерях хоть компания какая-то складывается, на дискотеках можно поплясать, в спортивных играх поучаствовать, просто потрепаться ни о чем. А на бабкиных плантациях Любка смотрела на своих сверстников только через забор, прямо как настоящая рабыня. Бабке еще бы кнут в руки, тогда бы совсем на плантаторшу похожа была бы. Местные пацаны проходили вечерами, свистели Любаше, приглашали на танцы. Но тут выскакивала лютая бабка и начинала так орать, что даже шальные парни убегали стремглав. Однажды только один из местных ехидно спросил: «Что, бабка Стеша, работницу бесплатную нашла?» Все знали, что она нещадно эксплуатирует родную внучку.
Наконец кончилась ее каторга, мать приехала за ней и дала дома два дня передышки. С первого сентября Любаня уже числилась студенткой технического колледжа, совсем недавно это было обыкновенное ПТУ. Мать определила ее учиться на часовщицу. И на хрена тогда нужна была эта музыкальная школа? На хрена козе баян? – вспомнила Люба шуточки бывших одноклассников. Правда, потом на часовом заводе все восхищались ее тонкими, изящными пальчиками. А толку чуть. Кто из парней нынче смотрит на пальчики? Им подавай красивое личико, а оно у Любки было очень средненькое. Да еще волосики жидкие, да зубы кривоваты. Одарила ее природа только глазами голубыми, да и те не сказать чтобы большие были. Ну и губы у нее не подкачали. На втором курсе колледжа Любка закрутила роман с Юркой. Он был на два года старше, совсем уже взрослый парень – коренастый блондин, с круглой симпатичной рожей и вечной веселой ухмылкой на губах. Он ее целовал до умопомрачения, все восхищался ее пухлыми, чувственными губами. Юрка ей нравился. И когда он, целуя ее, весь аж дрожал от страсти, знакомое чувство томления внизу живота напомнило о любимом учителе. Но страх перед матерью какое-то время еще удерживал ее от решительного шага и окончательного падения.
Наступил Новый год, в актовом зале колледжа устроили карнавал. Любаша кружилась в вихре танца, даже не успевая запоминать всех кавалеров. Мать ей купила новое платье с блестками, которое обтягивало ее стройненькую фигурку и выгодно подчеркивало все, что надо. Отбоя от ребят не было. Кто-то из них крикнул ей в ухо: «А ты супер!» Диджей, а по-простому Колян с третьего курса, врубал музыку так, что можно было оглохнуть. Разгоряченный Юрка затаскивал ее в темные углы и уже конкретно запускал руку под юбку. Пили шампанское, которое так ударило ей в голову, что уже мочи никакой не было, так возбуждающе на нее подействовало «Игристое». Плюнула она на всякие условности и страхи, дала себя одеть в меховую шубку и пошла с Юркой ночью в заветный парк. В шестнадцать лет она себя уже совсем взрослой считала.
Юрка действовал по-деловому, расстелил на снегу свою куртку, а уж улеглась она на нее без всякого понукания. Надо так надо. Тем более что очень хочется. Целовался он хорошо, может, и остальное умеет делать так же. Сколько же можно противиться зову природы? Так недолго и инвалидом стать – это ей объяснила соседка Вероника, у которой к двадцати шести годам перебывало с десяток любовников. Даже директор долотного завода. Да что-то никто не торопился на ней жениться. Вероника была хороша той яркой, но вульгарной красотой, которая привлекает мужчин, чтобы насладиться в постели, но отпугивает, чтобы жениться.
Юрка свое дело делал как-то неправильно. Было и больно, и неприятно, она даже поплакала и сильно разочаровалась. Где же то наслаждение, которое сулила ей Вероника и к которому Любаша стремилась последние два года? Может, у нее от такого длительного воздержания уже все давно перегорело, и она действительно стала инвалидом… Подумалось, что Леонид Эдуардович любил бы ее гораздо нежнее.