– Когда последний раз меняли церковные замки на главной, а также на той, какая поменьше, дверях, не помните, конечно? Я так и думал. – Гуров кивнул. Помолчал некоторое время. – А кто, по-вашему, мог этим заниматься? Замками. И ключами к ним.
– Кто? Да ктитор, наверное. Я же говорил вам – весь церковный быт на ней. На Сукалевой то есть.
«Вот теперь появилась определенность, – решил Лев, – кто из теплой церковной компании следующий со мной встречается. Итак, Муза Григорьевна Сукалева. Женщина с тяжелым характером. Ну да с нас тоже мед не капает, не привыкать!»
… Дворники уже успели расчистить тротуары и сгрести к обочинам мостовых выпавший за ночь снег, а ночная вьюга вычистила воздух, он стал по-особенному крепок и свеж. Гуров бодро шагал по Маросейке, с наслаждением наполняя легкие этим воздухом. Не пришлось даже возвращаться в управление, чтобы узнать домашний адрес Сукалевой, – покопавшись с минуту в своей записной книжке, его продиктовал ему Бурнов.
Лев любил ходить пешком и, если время позволяло, предпочитал именно такой способ передвижения в любую погоду. Может быть, еще потому, что на ходу Гурову особенно хорошо думалось. Хотя пока материала для анализа было явно недостаточно. Нельзя строить версии на почти пустом месте, это распространеннейшая ошибка молодых сыщиков, своего рода болезнь роста. Пока он толком ничего не узнал, мало того, не очень представлял, откуда брать недостающие кусочки следственной мозаики. Что ж! Посмотрим, что скажет Муза Григорьевна, тем более идти осталось всего ничего. Вон он виднеется, нужный ему дом с продуктовым магазином напротив, как и объяснял Бурнов.
* * *
Даже ко многому привычного, многого навидавшегося полковника Гурова внешность и слова женщины, открывшей ему дверь двухкомнатной квартиры на первом этаже, повергли в легкий шок. «Нет, – подумал Лев, – это я не туда попал. Это Бурнов напутал чего-то. Ничего себе церковный староста, я на японскую гейшу гораздо больше похож…»
Животастая, неопрятная, как бывают неопрятны только старухи. С пухлым задом и грудями. Пахло от нее мокрой тряпкой и вареной рыбой. Под носом топорщились темноватые волосики. В какой-то безумной хламиде, похожей на шерстянную кофту, вязаную на слона. Но хуже всего – глаза. Навыкате, еще увеличенные очками, стопроцентно сумасшедшие, глядящие на Гурова с такой яростной и откровенной ненавистью, что того мороз по коже пробрал.
– Убирайся! Убирайся, тварь, пас-с-скуда! – Затем послышался отборный визгливый мат, особенно мерзостный из уст пожилой женщины. – Не знаю я никаких сучьих полковников! Все врешь, гадина, алкоголик! Ты – его собутыльник, я твою рожу помню и голос тоже! Вот сейчас, сейчас я тебя кипяточ-ч-чком ошпарю! – Тут последовал новый взрыв мата. – Сдохнешь, как мерзавец этот сдох! А чтоб вы все, твар-р-рюги, попередохли!
Она, развернувшись с неожиданной для ее возраста прытью, исчезла в глубине квартиры. Гуров поежился: а ведь правда, притащит сейчас с кухни ковшик кипяточку, да в физиономию… Уж если боялся Лев Иванович Гуров кого на этом свете, так это сумасшедших. Но ситуация требовала прояснения. За кого его принимают? Почему эта агрессия с порога? Наконец, что это за «мерзавец», который «сдох»? Но главное это Сукалева или кто? Опасливо поежившись, он шагнул в темный, провонявший вареной рыбой коридорчик.
– Убью-ю! Ошпарю-ю! – донеслось откуда-то справа – очевидно, из кухни.
Сразу же раздался другой голос, тоже женский:
– Успокойся, Муза! Я тебе говорю, угомонися! Садися вот на стул-то, я сейчас узнаю все да выгоню негодяя-то, греховодника…
«Так. Все ж таки Муза. Значит – Сукалева, нет никакой ошибки, – обреченно подумал Лев. – А я, получается, негодяй-греховодник, меня сейчас будут выгонять. Вот влетел-то, спасибо отцу Михаилу! Предупреждать надо о таких своих кадрах…»
На сей раз перед ним предстала высокая, тощая, усохшая, как вобла, старушенция в длинном, наглухо застегнутом черном платье. Ее лицо чем-то неуловимо напоминало мордочку старой, поседевшей морской свинки. Волосы гладко зачесаны. Постно поджатые сухие бесцветные губы и та ханжески-благообразная мина, которой столь отличаются некоторые старые богомолки.
– А ктой-то ты такой-то? – поинтересовалась карга голосом, не предвещавшим ничего доброго. – И чегой-то тебе, голубь, от старушек надоть?
Эта, по крайней мере, не производила впечатления буйнопомешанной, и Гуров ясно, доходчиво объяснил, кто он такой. С тем, что ему «надоть», торопиться не следовало, сперва очень желательно было разобраться, что, собственно, происходит в этом филиале сумасшедшего дома. Гурова начали дергать оч-чень неприятные предчувствия какой-то надвинувшейся поганой заморочки. Конечно же они не замедлили сбыться:
– Полковник милиции, говоришь? А документу покажь, знаем мы таких полковников! Может, ты иродов собутыльник. Его убил, а таперича старушку беззаш-шитную хочешь туды жа отправить, а квартерку-то оттяпать, а? – и тут же, наискось кинув острый взгляд в гуровское удостоверение, старуха заорала противным скрипучим голосом: – Слышь, Григорьинна! Он, стал быть, взаправду милицейский!
– Кто кого убил?! – рявкнул совершенно сбитый всем этим бредом с толку Гуров.
– А ирода проклятого, сынка вот ейного и убили, – громко, на всю квартиру возопила «морская свинка». – Допился, черт окаянный, догулялся! Осиротил мамашу родную…
– Осиротил, злодей, сволочь поганая, ох осироти-и-ил! – с жутковатым подвывом подхватила появившаяся вдруг рядом Сукалева. – Гореть ему, твар-рюге, во аду-у! В переисподней, – вдруг уточнила она совершенно спокойным тоном.
До Льва начало доходить. Так. Похоже, у Музы Григорьевны Сукалевой убили сына. И недавно, потому что ни полслова о таком печальном событии священник, посылая его сюда, не сказал. Не позабыл же?! Значит, не знал. Значит, не успел узнать, не сообщила ему еще об этом его прихожанка. Значит? Вчера, что ли? Нет, ну христианки-то каковы, а? Сплошное милосердие да всепрощение? Или это у них шок так нестандартно проявляется? Э, непохоже! Слишком сильно чувствуется живая, накипевшая злость. Вот такие небось вязанки хвороста в костры еретикам и подкладывали.
– Ее сына убили? Когда? – спросил он, обрашаясь к «морской свинке». – Где? Кто расследует дело?
– А вчерась и пристукнули ирода. Драка там была, где он с другими-то алкашами да иродами толокся всю дорогу. Эвона, у детского садика, где поликлиника, напротив двадцатиэтажника нового, с аркой который, – еще сильнее поджав губы, процедила та. – Како-тако «д-е-е-ело»… Нужон он кому! Затоптали попьянке, всего-то «дело-о-ов». С райотдела приходили разве вот, говорят – забирайте хоронить, неча ему теперя в морге-то валяться.
– Мне его хоронить-то не на что, – вновь на всю квартиру взвыла Сукалева. – Пусть сами хоронят!
«Вот это здрасте вам… – Мысли Гурова пришли в полнейшую растерянность. И немудрено: тихо-скромно шел побеседовать о вполне мирных вещах вроде дверных замков, а тут… Хм-м! Сраженная горем мамаша… Хорош же гусь был ее покойный сынок, раз заслужил такую нежную материнскую любовь! С другой стороны, – мысленно передернулся Лев, – с такой матушкой многое можно простить человеку, ох, многое. Хотя явно к цвету рода людского убитый кем-то, где-то и за что-то сын Музы Григорьевны не принадлежал. Драка и убийство, если там впрямь умышленное убийство, случились рядом, в одном районе. Надо же, как интересно. И живут все рядышком, и церковь под боком, и убивают тут же. Что-то мне такая территориальная компактность начинает активно не нравиться: многовато всякой гадости на единицу площади. Но все это означает, что занимается этой пьяной дракой и…чем? неужто впрямь убийством? – райотдел милиции. Куда мне сейчас как раз надо скоренько выдвигаться. Не прошло трех дней с момента кражи иконы и смерти Каленова, а тут в пьяной драке гибнет сын церковного старосты той самой церкви… На совпадение спишем? Ну, господа и дамы, не верю я в такие совпадения. Отучен-с! Срочно в райотдел. Сейчас не до замков с ключами, не до деталей устройства Каленова на работу сторожем. Эту мегеру можно ведь повесткой вызвать, оно и безопасней: в моем кабинете кипяточку нет. Глядишь, успокоится, охолонет немного к тому моменту. Решено: немедля в райотдел, от них же с управлением свяжусь, если понадобится. Уходим по-английски. Не прощаясь с любезной хозяйкой…»