– Добрый день. С вами говорит полковник Гуров. Я веду дело… – представился Лев Иванович.
– Я знаю. Что вы хотите? – прервал его Зеленский.
– Мне надо срочно осмотреть квартиру, где жил ваш сын. Не могли бы вы распорядиться, чтобы кто-то из родственников мог ее открыть и показать? Видите ли, у пострадавшего пропали ключи…
– Не надо ничего объяснять. Раз это необходимо, значит, так и будет. Из близких людей у Тима остались я и его мать. Мы приехать, естественно, не сможем. В семнадцать часов у его дома на Сущевском валу вас будут ждать домработница Тимофея и мой помощник. Они откроют квартиру и все покажут. Еще что-то у вас есть ко мне?
– Спасибо, больше ничего. Единственная просьба, чтобы без нас в квартиру никто не заходил, – попросил Гуров.
– Я передам… – глухо и безразлично произнес Зеленский, заканчивая разговор.
Дело было сделано. Гуров ждал худшего – отказа или переноса времени на понедельник, однако все прошло как нельзя лучше, если так можно охарактеризовать разговор с отцом, потерявшим сына. До семнадцати оставалось два с половиной часа. Лев Иванович решил лично посетить место убийства Зеленского. Протоколы протоколами, фотографии – фотографиями, но он привык топтать тропинки своими ногами. Тем более что другого занятия Гуров себе пока не находил.
Подчиненные были заняты делом и пахали, как пчелки. Стас висел на телефоне, пытаясь выяснить наличие банковских счетов у Тима Зеленского и пользовался ли он кредитными карточками. И в случае подтверждения о наличии таковых – а они, вероятнее всего, существовали – необходимо было счета заблокировать. Эта задача для воскресного дня представлялась теоретически нерешаемой, однако практически возможной. Веселов пробивал работу Зеленского на телевидении и его знакомых, что также было делом весьма и весьма нелегким и кропотливым.
Вторая половина воскресного дня не самое лучшее время для активного ведения следствия. Это Гуров усвоил давно. Граждане отдыхают, готовясь к напряженной трудовой неделе. На присутственных местах висят амбарные замки и таблички «Закрыто». Любое вторжение в личную жизнь в этот период воспринимается с глубокой обидой и может спровоцировать серьезный нервный срыв. Можно тревожить человека в субботу, в крайнем случае, в воскресенье с утра, но послеобеденный предпонедельничный отдых – дело более чем святое.
Этот постулат, правда, не касается милиционеров и военных. Для них календарные выходные и праздники чаще всего оборачиваются трудовыми буднями, а нередко – периодами повышенной бдительности при полном параде. Есть даже общая для людей в погонах пословица: «Для военного (милиционера) праздник, как для лошади свадьба: голова в цветах, а филейная часть в мыле».
Однако там, где жизнь на уик-энд не умерла, можно поработать с пользой. Подсознательно, привлеченные к работе в выходной, люди несколько расслабляются в отсутствие начальства и считают себя несправедливо обиженными. Пусть даже за день воскресной работы им причитается два дня отдыха, или их график вообще: сутки дежурства – и трое – отдыха. Однако обида и раздражение на несправедливость судьбы и начальства остаются. И поэтому, хотя и сквозит в их речи некоторое недовольство, бывают они разговорчивыми и откровенными в словах и оценках.
Участковый уполномоченный, немолодой капитан, относился к категории государевых служивых, для которых что среда, что воскресенье – все едино. Ему было поручено на вверенном объекте провести опрос жителей на предмет, что они слышали и видели в пасмурный вечер убийства.
Капитан, приметив стоящий около места преступления «Пежо» Гурова и его самого, высматривающего следы преступления в окрестной слякоти, проявил бдительность и не замедлил там появиться. Вид у участкового был весьма строгий, а взгляд – подозрительный. Может, он и правда думал, что в полосу его ответственности внедрился преступник, которого, как утверждают психиатры, тянет на место преступления. Но Гуров склонялся к другой, более понятной и банальной версии. Старый и мудрый воин по опыту знал, что преступнику здесь особо делать нечего, а вот начальникам всех рангов и мастей отметиться надо обязательно – лучше поздно, чем никогда. А у старшего начальника нужно отметиться младшему, наглядно показав свое трудолюбие и бдительность.
После короткого разбирательства «ху из ху» участковый представился капитаном Ивановым и доложил, что обход окрестных домов свидетелей произошедшего накануне преступления не выявил. Однако был один человек, дежурный по автостоянке, который вроде бы слышал выстрелы около восьми часов вечера. И если товарищ полковник желает с ним побеседовать, Сан Саныч – так уважительно назвал дежурного участковый, видимо, знакомый с ним – пока еще на стоянке, но уже через полчаса с дежурства сменяется.
Гуров осмотр места происшествия уже закончил. Ничего особо полезного для себя он не почерпнул. Протоколы и фотографии качественно отражали картину преступления. Просто сейчас их содержание приобрело трехмерное изображение, которое было жизненно необходимо Льву Ивановичу. Он не умел работать в виртуальном пространстве.
Вместе с участковым Ивановым Гуров на «Пежо» подкатил к воротам автостоянки, отстоявшей от места убийства метров как минимум на семьсот. Вчерашнее буйное и шумное ненастье и столь неблизкое расстояние вызвали у Льва Ивановича большие сомнения в правдоподобности заявления дежурного.
По металлической лестнице они поднялись на второй этаж бетонного куба-скворечника. Невысокий плотный старичок-боровичок в теплой камуфляжной куртке встретил их, в полном соответствии с комплексом воскресного дня, неласково. Он с ходу заявил, что искренне уважает Сергеича – надо думать, участкового, – однако свободных мест на стоянке нет. Вероятно, дедок принял Гурова с его «Пежо» за просителя места, а участкового – за авторитетного ходатая по существу просьбы. После столь резкого отказа Сан Саныч перескочил на тему теплой спецодежды, которую обещал выдать хозяин стоянки, однако не выдал, что говорит о его крайнем жлобстве и прямой принадлежности к российской олигархической верхушке.
Еще Гуров выслушал жалобу на сменщика Сан Саныча, который некачественно наводит порядок на стоянке, и за ним приходится заметать мусор – а впереди зима и снег! – и после этого представился. Он отметил, что при произнесении им звания «полковник» боровичок привычно и отработанно подтянул живот и подал вверх грудь. Было похоже, что со званиями Сан Саныч знаком не понаслышке, а отсюда следовало, что он реально мог отличить выстрел из «нагана» от взрыва пацанами петарды или треска сломавшейся от ветра ветки.
Догадки Гурова оказались верными. Бравый старичок-боровичок оказался прапорщиком в отставке, уже более двадцати годков совмещающим пенсию с посильными трудовыми буднями. Последние три года Сан Саныч работал сторожем на этой стоянке. По вчерашнему случаю он доложил, что выстрелы были услышаны им вчера вечером в период с девятнадцати пятидесяти до двадцати часов ровно. Время дежурный запомнил, потому что ровно в восемь собирался прослушать вечерние новости по именному транзисторному приемнику «Океан», подаренному ему лично маршалом Куликовым, командующим ГСВГ, за успехи в боевой и политической подготовке. Никелированная табличка с надписью, привинченная к приемнику, стоявшему на столе, подтверждала слова старого служаки.
Испытывая некие естественные позывы, чтобы не сорвать сеанс новостей, он решил опередить события и заблаговременно отправился до ветру. Когда Сан Саныч спускался по лестнице, до его слуха донесся первый выстрел. Звук был неблизкий и едва слышимый. В какой стороне он прозвучал, определить было трудно, так как ветер дул беспорядочно и порывами. То, что это был именно выстрел, старый боец не сомневался. Он их слышал на своем веку достаточно и отличить хлесткий «пиу» выстрела из пистолета от громкого и бестолкового «бум» петарды для него особого труда не представляло. Попытку скатывания разговора к теме бардака в стране, наглости мафии со стрельбой средь бела дня и засилью коррупции Гуров безжалостно пресек, направив мысли Сан Саныча в нужное для следствия русло.