– Тогда мне придется его разрушить, – также тихо проговорил Чайка вслед своей любимой, когда она уже поднялась на верхний пролет полукруглой лестницы, – чтобы оно больше не досаждало тебе.
Но Юлия его, к счастью, уже не слышала.
Церемония обретения нового имени прошла в новом храме Астарты на берегу залива, похожем на большинство других, – открытой площадке с алтарем и жертвенником в центре, окруженной стелами. Никого, кроме родителей, самого «новорожденного» Бодастарта и жрецов, на ней не было. Федор не хотел шумихи. Пока горел огонь и жрец произносил свои заклинания, Федор с некоторым страхом рассматривал большую, искусно отлитую из бронзы статую, изображавшую божество с вытянутыми вперед руками. Прямо под руками находился еще один очаг, который сейчас был потушен. Чайка видел несколько похожих статуй в храмах Карфагена и не мог не знать, что в дни суровых испытаний было принято приносить своих детей в жертву, чтобы умилостивить богов. Чаще всего это были младенцы. Их клали на руки статуи и разводили внизу огонь. Считалось, что только после таких жертв бог становился к людям милостивым.
Федор перевел взгляд на смышленого мальчугана, который держался за руку Юлии, одетой в цветную тунику, как обычная финикийская женщина. Бодастарт, а Чайка теперь старался называть его только так, похоже, ничего не боялся. Он не плакал, а уверенно смотрел прямо на жреца, сквозь огонь и дым, поднимавшийся от жаровни.
«Хорошо, что он уже не младенец», – невольно подумал Федор и поймал себя на мысли, что даже для того, чтобы умилостивить верховное божество, он вряд ли бы смог пожертвовать собственным сыном. Скорее собой. Но взрослых финикийцы редко приносили в жертву. Разве что пленных воинов. Обычно богам жертвовали еду, питье, птиц и животных. А также деньги. Свои «твердые расценки» существовали на каждый ритуал.
Этому жрецу Федор заплатил десять мер серебра, а затем посвятил Астарте десять коров и двадцать коз и еще столько же Баал-Хаммону в другом храме, чтобы боги отныне охраняли и направляли его сына.
Когда церемония была закончена, они вернулись домой в сопровождении слуг, Федор первым делом поднял сына на руки и вышел с ним на террасу, с которой открывался отличный вид на вечерний город. Солнце уже садилось, обласкивая красными лучами побережье. Мальчик вел себя тихо, держась за шею отца.
– Смотри, Бодастарт, – нарушил тишину Федор, указав ему на город и гавань, полную кораблей, – теперь все это твое. А ты часть финикийского мира. Пройдет немного времени, мы все вместе сядем на большой корабль и отправимся в Карфаген, где у нас тоже есть дом. Ты должен увидеть этот город, лучший на свете. И твоя мать тоже должна его увидеть.
Сказав это, Федор обернулся к Юлии, стоявшей за его спиной в двух шагах. Бодастарт молчал, внимая словам отца, из которых понял еще не все. Он уже учился финикийскому языку, как и сама Юлия. Но кое-что еще не успел освоить. Впрочем, Федор не беспокоился об этом. Паренек подрастал смышленый. По всему было видно, из него выйдет толк и по военной линии и по ученой. Было в кого. Да и на то, чтобы разобраться, кем стать в этом бурном мире, время тоже еще было. Успеет, а уж учителей Федор ему выпишет из Карфагена самых лучших.
На следующее утро, едва Юлия с сыном отправились на прогулку к морю в сопровождении десятка слуг, в новый дом Чайки неожиданно явился Леха Ларин.
– Вот это встреча! – удивился Федор, спустившись по лестнице вниз, когда слуга доложил ему о госте. – Какими судьбами? Ты же давно должен был обосноваться в долине реки По и наводить дружбу с кельтами.
– Так я и навожу, – усмехнулся Леха, обнимая друга и проходя вслед за ним в дом, – только Иллур меня к тебе неожиданно послал с поручением.