— Совсем почти не заглядываю.
— Я сразу догадался.
— Почему это?
— Потому что тут убрано и полный порядок.
Лиза возмущенно фыркнула — и тут же улыбнулась. Паршивец обладал острым языком, но слушать его было интересно.
— Сдаюсь. Ты совершенно прав. Я никогда в жизни не занималась хозяйством. У меня есть приходящая уборщица, она убирается в гостиной и спальне…
— И еще в кухне. И закупает тебе на всякий случай продукты. В заморозке полно мяса и курицы, сегодня наедимся от пуза. Но сначала нам предстоит поработать. Доедай — и пошли.
Сейчас он говорил совершенно серьезно, этот восьмилетний мальчуган с соломенными волосами, и Лиза изо всех сил постаралась сдержать улыбку.
— Слушаю, мой генерал. Каков же план?
— Смеяться будешь потом, когда все сделаем. Я тут подумал, пока готовил…
— Кстати, где ты научился? Все было просто потрясающе!
— Яичницу?! Тетка, ты совсем одичала, я смотрю. Разве сложно вскипятить воду для кофе и пожарить яйца?
— Н-нет, но я…
— Никогда не пробовала. Понятно. Не все сразу. Придумал я вот что: этот дом офигительно большой. Нам двоим такая махина ни к чему. Предлагаю обосноваться на первом этаже.
— Но моя спальня на втором…
— А будет на первом. Смотри — кухня, гостиная и еще две комнаты.
— Это комнаты для гостей.
— Гостей у нас пока не предвидится, а будут — так поживут в твоей спальне на втором этаже. Зато нам будет легче убираться и меньше платить за свет и отопление…
Восьмилетний малыш разглагольствовал, а Лиза смотрела на него с искренним почтением и неприкрытым восторгом. Брюс сообщил ей, что затраты уменьшатся ровно вдвое, что они смогут сэкономить астрономическую сумму в пятьсот долларов ежемесячно, а потом решительно поднялся из-за стола и указал Лизе на дверь.
— Переодевайся во что-нибудь, тетка. Начинаем Большую Уборку.
И Лиза Кудроу даже не подумала ослушаться.
* * *
Они не разгибали спины до пяти часов вечера. В результате был чисто вымыт весь первый этаж дома, две небольшие комнаты для гостей превратились в спальни Лизы и Брюса, на столе в гостиной появилась шикарная ваза с цветами, а из кухни уже потянуло ароматом запекаемого мяса. Духовку Лиза включала впервые в жизни, под руководством Брюса, обожгла три пальца и чуть не опалила челку. И теперь, совершенно обессиленные, но очень довольные собой, опекунша и воспитанник сидели на крыльце, вытянув гудящие ноги, и жмурились на вечернее, но все еще жаркое солнце.
Лиза лениво думала о том, что сейчас она примет душ и переоденется, а потом — потом надо загнать в душ Брюса. Детей надо приучать к чистоплотности… гм, кто бы говорил. Этот мальчик безжалостно и умело учил ее убираться, мыть полы, отжимать грязные тряпки — всему, что женщина должна бы уметь делать сама…
— Брюс?
— Чего?
— Не чего, а что.
— Ну че?
— Не че, а… ладно, неважно. Ты всему этому в приюте научился?
— Неа.
— Как? А где?
— Где-где, дома. Я в приюте недавно. Всего три года. Да и то…
— Чего?
— Не чего, а что, тетка. Короче, меня все время брали на усыновление, а потом отдавали.
— Безобразие.
— Еще чего! Хорошо, что отдавали. А то мне пришлось бы с ними всю жизнь жить. Одна баба, к примеру, была повернута на религии. Заставляла меня псалмы учить. У нее было своих двое, и им я здорово не нравился.
— Дрались?
— Ага. Да ну их. Я от них сбежал.
— В приют?
— Не, в порт. В Кливленд. А оттуда уж копы меня вернули в приют.
— Брюс… а в приюте плохо было, да?
— Почему плохо? Нормальна. Там же монашки. Им драться запрещено. Только в церковь часто ходить приходилось, да еще по ночам холодно… Одеяла там тонкие, не то что у тебя… то есть у меня.
Опять помолчали. Лиза внезапно помрачнела. Она совсем ничего не знает об этом мальчишке, они знакомы неполные сутки, но он ей уже очень нравится, и еще его очень жалко, но это нельзя, ни в коем случае нельзя показывать, иначе он и от нее сбежит, и тогда его опять отправят в приют, и виновата будет она, Лиза…
— Ты чего ревешь?
— Ох… Я задумалась, извини.
— Задумалась она! Мясо надо посмотреть. Пошли.
И она покорно последовала за своим учителем-мучителем. По дороге на кухню Лиза смотрела в тощую спину, обтянутую клетчатой рубашкой, и внезапно ее осенило.
У него же нет одежды! У восьмилетнего мальчишки нет ничего, кроме приютского серого белья, второй пары поношенных брюк да кошмарного пиджачка! А она, его дурацкая опекунша, думает о том, во что переоденется сама после душа!