– Ну ты прямо… – сказала потом Надежда. – Захотела бы, пошла бы в какую-нибудь фирму работать, с английским-то, долларов на триста, свободно.
– Слушай, – говорю я ей, – а тебе никогда не приходило в голову, что некоторым нравится работать в школе? Или, например, участковым педиатром? Или даже участковым милиционером?
Надюха вздыхает. Ей очень нравится история католического средневековья, в частности иезуиты, в связи с чем у нее лет семь назад даже завелся диплом кандидата исторических наук. Но работает она менеджером продаж в фирме, которая торгует телекоммуникационным оборудованием. И метафизический разрыв между иезуитским орденом и темпами развития телекоммуникационных технологий ощущает всем своим существом.
Я возвращаюсь с дачи поздно вечером, в воздухе пахнет липовым цветом и нагретым асфальтом. В это время олигарх Астахов в билдинге на окраине заснеженного мегаполиса рассказывает Маруське о масштабах своих амбиций и гладит ее трепетную джинсовую коленку. Я паркуюсь возле мусорных баков, пара алкашей тащит пакеты, из которых торчат горлышки пустых пивных бутылок. Они ничего не знают о семиотике пионэров. Не знают даже, что они «баттл-хантеры» и что некоторые особо радикальные группировки пионэрской организации считают, что их надо истреблять как существ вредных, бессмысленных и антисанитарных.
Я машинально нахожу взглядом свой балкон и вижу, что у меня дома горит свет.
– Так, – говорю я себе, – так-так… Что «так» – я не знаю, но во рту становится сухо и кисло одновременно, и я вынимаю из бардачка газовый пистолет.
Однажды я остро пожалел о том, что у меня нет оружия. Это было пять лет назад, в командировке от редакции в городе Житомире, где жила какая-то экстрасенша и целительница, которая, по слухам, пользовала даже премьер-министра и с которой я должен был сделать интервью. «Только без мракобесия, – сказал мне редактор, – мы все-таки аналитико-публицистическое издание… Так, немного желтизны, немного трогательных историй с хорошим концом».
До целительницы я добрался в полной кондиции – с гематомой затылка, сотрясением мозга и сломанной в двух местах рукой, а все только потому, что четверо местных тинейджеров, которые пили какую-то гадость в тихом сумеречном дворе, обратили свое самое заинтересованное внимание на мой зазвонивший невпопад обыкновенный и в общем-то далеко не новый мобильный телефон.
– А могли бы и убить, – вздыхала героиня моей будущей публикации Светлана Викторовна, делая мне вполне объяснимые примочки и прикладывая к затылку блок замороженных кубиков льда.
Вернувшись домой, я купил себе пистолет и с тех пор общественную дискуссию на тему «должен ли рядовой гражданин иметь оружие и пользоваться им при необходимости» считаю для себя закрытой.
Теоретически можно было бы вызвать милицию. Но имея какой-никакой журналистский опыт, милиции я боюсь неизмеримо больше, чем бандитов и воров. Возможно, это трагическое заблуждение, и пусть меня когда-нибудь переубедят.
В подъезде было тихо и светло, я поднялся к себе на четвертый этаж и легонько толкнул дверь. Дверь была закрыта. Когда я поворачивал ключ в замке, руки у меня, естественно, крупно дрожали. Я перехватил пистолет из левой руки в правую, уронил при этом ключи и распахнул дверь. Никто не набросился на меня, и я, переводя дыхание, немного постоял в дверном проеме. Надо было входить. Я вошел и в перспективе прихожей увидел прямо посреди гостиной неподвижную, как стендовая мишень, ярко-красную футболку, широкие джинсы и бледное лицо с испуганными серыми глазами.
– Не стреляйте, – сказала девочка. – Ради бога.
После чего она, не сводя с меня глаз, отодвинулась в угол и застыла там.
– Ты кто? – спросил я и был на сто процентов уверен, что она ответит: «Конь в пальто».
– Конь в пальто, – смирно сказала она, и я опустил пистолет.
Значит, мы в нежном возрасте смотрим киноклассику, что бы там Троицкий ни говорил.
У нее были короткие розовые волосы, которые удивительно удачно сочетались с бледной кожей и серыми глазами.
– Сядь в кресло, конь, – сказал я и почувствовал, что руки перестают дрожать, но зато начинает болеть голова. – Вот туда, в кресло, и оттуда докладывай мне, как ты здесь оказалась.
Путаясь в словах, четырнадцатилетняя отроковица Ника рассказала мне старую, как мир, историю о том, как мальчик Костя, с которым она познакомилась в каком-то интернет-форуме и видела до этого живьем только один раз, позвал ее в гости, а туда пришли «еще пацаны», и они там курили траву и пили джин с тоником (нет, сама она не курила и не пила), и потом они предложили ей – «Ну, в общем, – сказала она, – ну вы понимаете…»
– Понимаю, – сказал я. – И, как честная девушка, ты телепортировалась ко мне в квартиру.
– Я у него на балконе закрылась, – с отчаянием сказала Ника. – И перелезла на ваш балкон. А потом сюда.
– Не ври, – сказал я ей. – У меня балкон был закрыт.
– Открыт.
– Закрыт!
– Не кричите, – сказала Ника. – Если есть Библия, дайте, я поклянусь. – Открыт настежь. Был. Я его закрыла.
«А черт его знает, может, и открыт, – уныло подумал я. – Последнее время я забываю, как меня зовут. Троицкий говорит, что это…»
– Ладно, – сказал я. – Значит, твое счастье.
Что же тебя родители отпускают в гости к таким сомнительным мальчикам?
Господи, если бы у меня была дочь, я бы от страха за нее сошел с ума заранее, задолго до ее четырнадцатилетия. Как будто они спрашивают разрешения у родителей, говнюки!
– Отпускают? – Ника впервые улыбнулась. – Куда там, отпускают. У меня даже телохранитель есть. Я от него убежала – через туалет в Пассаже.
Поздравляю тебя, Виноградов. К тебе через балкон залезло не простое, а золотое дитя, и сейчас сюда ворвется какой-нибудь «беркут». Она правду не скажет, а тебе не поверят, и посадят тебя, Виноградов, за педофилию.
– Родителям звонила? – осторожно спросил я.
– А надо? – растерянно спросила она. Наверное, надо. Или не надо? И ведь не прогонишь – первый час ночи на дворе, ситуация какая-то патовая.
С соседнего балкона действительно доносился какой-то пьяный шум.
Я повез ее домой, истово молясь про себя, чтобы ее родители оказались по возможности вменяемыми, хотя к часу ночи они должны были бы уже обзвонить все морги, вызвать авиацию и поднять в ружье внутренние войска.
– Твой телохранитель уже, наверное, застрелился, – сказал я ей по дороге. – Как русский офицер. Ты, Ника, засранка – так подставила человека.
– Действительно, – покаянно сказала Ника, зажав ладони между коленками. – Он, наверное, бегает, ищет меня.
За высокими серыми воротами в Игнатьевском переулке, мимо которых я проезжал раз сто, не было ни звука, ни шороха, ни следов паники, ни «Скорой помощи» рядом, ровным счетом ничего.
– Вы должны пойти со мной, – сказала она. – Если что, расскажем честно, как было.
Если что!
– Убил бы я тебя, – искренне сказал я ей.
Ника ткнула пальцем куда-то вбок, за выступ, ворота разъехались и бесшумно закрылись за нами, и мы оказались в совершенно пустом дворе, который освещался двумя галогеновыми светильниками, установленными на заборе и развернутыми так, чтобы освещать дом слева и справа, да бледным фонариком на короткой ноге в переплетении чугунных лепестков.
– Что, – спросил я ее, – достаточно нажать на кнопочку – и ворота открываются?
– Нет, – достаточно иметь мои отпечатки пальцев.
– А-а.
Ничего-ничего. Я чувствую себя крайне глупо уже минут сорок, так что…
В большой гостиной на синем кожаном диване спала платиновая блондинка в бежевом вечернем платье. Я подумал: наверное, некстати, что бежевым платиновым блондинкам надо начать присваивать серийные номера, поскольку они (платиновые блондинки) прочно вписаны в урбанистический ландшафт, красивы и практически неразличимы. Их высокая ликвидность и взаимозаменяемость вызывают во мне бескорыстное восхищение. Они хороши так же, как хороша идея евроремонта. Но я никому об этом не скажу, потому что меня немедленно обвинят в мужском шовинизме, в сексизме и еще бог знает в чем. У меня же – простая мизантропия – тихая и безобидная.