Поднявшись на второй этаж, Лев оказался на перепутье. Дело в том, что лестница делила коридор на две равные половины, и поэтому понять, где находился кабинет режиссера, не представлялось возможным. Секунду подумав, сыщик решил идти наобум. Гардеробщица ведь говорила о табличке на дверях режиссера, а значит, в любом случае долго искать не придется. По пути Гурову встретились несколько человек, одетые в старинные одежды. Дойдя почти до конца крыла, Лев понял, что ошибся в своем выборе. Как раз в это время буквально в двух шагах от него открылась дверь, и из нее вышел мальчик в костюме пажа. Гуров шагнул к нему навстречу.
– Ты не подскажешь, где находится кабинет режиссера Григоровича?
Когда «паж» приблизился, Гуров смог разглядеть его получше. И это был никакой не мальчик, как показалось сначала Гурову, а довольно взрослый молодой человек.
– Вам в обратную сторону. – Актер показал рукой в сторону другого крыла. – После лестницы третья дверь, – объяснил «паж» и поспешил удалиться.
«Кого тут можно будет найти? Да здесь так загримируют, что родная мать не узнает», – подумал Гуров, смотря вслед уходящему артисту.
Через три минуты сыщик уже стоял перед дверью с табличкой, на которой было написано: «Вениамин Сигизмундович Григорович». «Ну и имя, хрен выговоришь», – подумал Гуров. Постучав в дверь, он, не дожидаясь разрешения, вошел в кабинет. За массивным дубовым столом сидел мужчина средних лет, примерно одного возраста с Гуровым, в безупречном костюме и с ярким шелковым платком на шее. При появлении сыщика режиссер поднял вверх правую бровь.
– Чем могу служить? – Он отложил в сторону какие-то бумаги.
Гуров, ничего не отвечая, прошел к столу и, развернув свое удостоверение, показал его хозяину кабинета.
– А-а, понятно. Вы по поводу вчерашнего убийства нашего артиста? Но вчера у нас уже были ваши коллеги… – Режиссер развел руками.
– Дело серьезное, поэтому я думаю, вам еще не раз придется встречаться с нами и отвечать на вопросы.
– Ну что же, готов ответить на все ваши вопросы. Прошу. – Режиссер показал на широкое кресло, стоящее напротив. – Чай, кофе?
– Нет, благодарю, – отказался Гуров.
Режиссер откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что готов к допросу. При близком рассмотрении Гуров смог сделать некоторые выводы в отношении собеседника. Ну, во-первых, темные круги под глазами и нездоровый цвет лица говорили о том, что Григорович не прочь был пропустить рюмку-другую. Во-вторых, он не мог долгое время смотреть в глаза сыщику, постоянно отворачиваясь то к окну, то к шкафу, который стоял слева. А это уже говорило о том, что за ним были какие-нибудь грешки: может, он был не в ладах с налоговыми декларациями. Честные люди, как правило, смотрят в глаза собеседнику.
– Давайте начнем с самого начала, – Гуров отбросил ненужные мысли.
Ему сейчас надо было составить картину произошедшего вчера, чтобы знать, от чего отталкиваться, ведь он даже фамилию убитого не знал. По-хорошему надо было сначала забрать документы из Пятницкого РОВД, изучить их, а уж потом отправляться в театр; но по своему долгому опыту Гуров знал, что в таких делах лучше не терять времени. Если преступление не раскрывается по горячим следам, то оно, как это часто бывает, переходит в разряд «глухарей». К тому же люди склонны быстро забывать то, что с ними произошло, – имеется в виду что-то плохое. И, как правило, в первую очередь теряются всякие мелочи, так необходимые сыщику. Поэтому Гуров и отправился сразу сюда. И так уже прошла целая ночь с момента убийства.
– На вчерашний день у нас была назначена премьера спектакля по пьесе известного американского драматурга Гарольда Шелдона. Пьеса называется «Тройка».
Далее режиссер поведал сыщику, что все происходило как обычно. А в конце первого акта, когда на сцене были Полянский и Билиербах и играли главную сцену в первом акте, раздался выстрел. После этого Полянский упал замертво с кровавым пятном в левой части груди. А после этого началось что-то невообразимое. Зрители, сбивая друг друга, понеслись к выходу. Дальше приехала полиция, и после обыска в гримерке убитого была найдена винтовка, после чего полицейские удалились. Таков был рассказ режиссера, из которого Гуров смог сделать только один вывод: Григорович сам не понимает, как такое могло произойти в его театре и кому это было нужно. Его прежде всего интересовало, кто мог стрелять в Полянского. О найденном у него оружии он рассказал как бы вскользь, не придавая этому должного значения, как будто бы это было какое-то недоразумение.
– Скажите, как давно у вас работает… вернее, работал этот Полянский? – задал первый вопрос Гуров, когда режиссер закончил свой рассказ.
– Три года, – сразу ответил Григорович. – Если вам нужна точная дата, я могу поднять документы.
– Этого пока не требуется. Скажите, сколько человек у вас в труппе?
– Актеров или вы имеете в виду весь коллектив? – вопросом на вопрос ответил режиссер.
– Всех.
– Вы знаете, коллектив у нас небольшой. Все-таки мы, как говорится, работаем сами на себя, и поэтому держать лишних людей нет ни желания, ни возможности. На сегодняшний день у нас в театре работают двадцать три человека.
Гуров не зря задал этот вопрос. Сейчас его больше всего интересовало, насколько может затянуться опрос свидетелей. Прикинул, что на каждого человека он потратит как минимум десять минут, и получается приличная цифра в часах. Можно было с уверенностью предположить, что он может здесь задержаться до самого вечера. А ведь еще надо будет забрать Стаса из РОВД…
– Скажите, а вчера все двадцать три человека были в театре? Или, может, кто-то отсутствовал? – Лев надеялся услышать положительный ответ на свой второй вопрос – и не ошибся.
– Нет, что вы! У нас не все работают на полную ставку, поэтому вчера были только те, кто непосредственно участвовал в премьере. Это актеры – десять человек, – режиссер стал загибать пальцы, – осветитель, механик, Эльза Эммануиловна – гардеробщица, ну и я, естественно. Хотя нет, постойте. Перед самым началом я видел здесь Дениса Котова – это наш художник-постановщик. Я еще подумал тогда, почему он здесь – ведь он отпрашивался, сказав, что приболел.
– А я могу сейчас поговорить с этим художником? – делая пометки в записной книжке, спросил Лев.
– Нет. Он позвонил сегодня с утра и сказал, что свалился с высокой температурой, пришлось даже вызывать «Скорую». Кстати, должен вам сказать, что у нас многие работники попросили отгулы на пару дней, и я их отпустил. Знаете, после того, что случилось, надо как-то прийти в себя. Я их прекрасно понимаю. Скажу вам честно, я и сам побыл бы несколько дней дома, но, знаете ли, не могу. Сейчас надо думать, как выкручиваться из этой ситуации.
Гуров нахмурил брови, не совсем понимая, о чем говорит Григорович.
– Ведущего актера нет, и надо думать, кем мы сможем его заменить, – объяснил режиссер.
– Скажите, а у Полянского могли быть враги? Я имею в виду его коллег-актеров. Ну там, предположим, из-за главной роли, например? – Лев убрал в карман свой блокнот.
– Прекратите, полковник. Вероятно, вы наслушались дешевых историй о том, что актеры непременно должны ревновать друг к другу. Скандалить, капризничать, если им долго не дают хороших ролей. Это далеко не так. Все это вчерашний день. Сейчас с актерами никто не носится. Если будут капризничать и топать ногами, их просто выкинут из театра, и они пополнят толпу безработных артистов. Сейчас всем нужны послушные исполнители режиссерской воли – ну и, конечно, индивидуальности, куда же без этого?
– А как же может сочетаться в одном человеке одно с другим: послушные исполнители и личности? – не удержался Гуров.
– Это уже их проблемы. Хочешь жить – умей вертеться. Сейчас многое изменилось в жизни театра. Раньше – к примеру, лет тридцать назад – актер был царь и бог. С ним считались, его ублажали, носились с ним и с его капризами. Особенно ежели талант… Сейчас талантливых маловато, но хороших ремесленников много, поэтому можно сказать, что все актеры сейчас на одном уровне, – закончил Григорович.