– К сожалению, леди, – сказал я деревянным голосом, – иногда что-то в нас происходит. Отворачиваемся от красивых и верных, бросаем свои души под ноги дурам и шлюхам.
Она как будто и не заметила, что минуту назад у ее горла был острый клинок, а теперь исчез.
– Неужели это правда?
Голос ее был полон отчаяния. Я ощутил себя как уж на сковородке, не могу смотреть в ее чистые честные и такие страдающие глаза.
– Леди, – пробормотал я, – лучше вам не баловаться с этой магией… Она ведь тоже не белая. Белой не бывает, все это черное и нечестное.
Она опустила голову.
– Милорд, я совсем потеряла голову от отчаяния.
– Подумайте, – предложил я, – если бы ваша попытка удалась? Он бы женился на вас…
– Да…
– Но разве вы бы забыли, – продолжал я, – что он одурманен вами, а любит другую? Что вы его держите в плену?.. Это нечестно, и вы себя будете грызть всю оставшуюся жизнь. Я же вижу, вы человек хороший, а хорошие люди почему-то совестливые.
Она прошептала:
– Моя магия не действует на него… наверное, сама не хочу, чтобы полюбил меня против воли…
– Просто он толстокожий, – предположил я. – Мы вообще как-то мало чего чувствуем в этой тонкой области… В общем, леди, доброго вам дня, я откланиваюсь, так как весьма… это… спешу!
Она сказала с тоской:
– Вы же паладин? Так убейте меня…
– За что?
– За колдовство…
– Вся любовь, – сказал я мрачно, – колдовство. Ка-а-ак прыгнет, бывает, когда и не ждешь, не знаешь, что и делать! А когда ждешь – не приходит, сволочь, где-то прячется. Или на другого посматривает…
Она спросила с отчаянием:
– Вы так меня и оставите?
– Как?
– Ну… не убив? Вы же должны искоренять колдовство?
– А так будете мучиться дольше, – сказал я твердо. – И жизнь не покажется… э-э-э… раем. И все-таки, леди…
Я заколебался, она спросила с надеждой:
– Что?
– У кого была пусть самая несчастная и безответная любовь, – сказал я невесело, – все равно неизмеримо богаче того, кто вообще не любил, не страдал, у кого не рвалось сердце от ревности и боли.
Я попятился, поклонился еще раз, повернулся и, провожаемый ее удивленным взглядом, побежал к Зайчику. Они с Бобиком бросились навстречу, я вскочил в седло и поскорее послал его дальше от места.
Бобик знает дорогу или уверен, что понял меня правильно, – несется так, что, если не останавливать, догоним только в Геннегау. Места, не затронутые войной, и только когда запахло Армландией, ощутилось недавнее скопление большой массы вооруженных людей на ограниченной площади: все вытоптано сапогами и копытами, везде пятна выжженной земли, пепел и зола, а дальше утоптанная до плотности камня земля, где прошла тяжеловооруженная рыцарская конница.
Бобику все войны и конфликты неинтересны, он знает, что жизнь прекрасна и удивительна, мчится красивыми прыжками, подпрыгивает на бегу, хватая широко раскрытой пастью бабочек – не так летают, дуры, – выпугивает из высокой травы птиц – а чего тут разгнездились без разрешения, – насмешливо оглядывается на Зайчика, попробуй догони, лосяра…
В какой-то момент он насторожил уши и на бегу повернул голову. Я уже знаю этот жест, придержал Зайчика, до слуха долетел лязг мечей, злые возгласы, затем отчаянный женский крик.
Первой мыслью было правильное: чего, дура, полезла в глухой лес? После чего я должен бы продолжить путь, уже не дурак – искатель приключений, мудрый местами правитель, но руки сами повернули арбогастра в ту сторону.
Пес ринулся туда первым, арбогастр сделал мощный прыжок, проламываясь сквозь высокую зеленую стену кустарника, и я успел подумать со стыдом, что все-таки я другими местами еще дурак…
На открытой площадке между редкими деревьями-великанами двое мужчин деловито связывают брыкающуюся женщину, я успел увидеть распущенные дико красные волосы, еще двое переворачивают мужские тела в простой одежде, что распростерлись в лужах собственной крови, а четверо оседланных коней отбежали в сторону и смотрят с вялым интересом.
На треск кустарника все замерли, но мечи обнажили только двое, а те, что с женщиной в руках, остановились и, держа ее крепко, смотрят настороженно и злобно.
Бобик сел в сторонке мирно, замер, а то погоню обратно, на него покосились сперва, тут же перевели хмурые взгляды на меня.
– Эй, – сказал я весело, – а что тут происходит?
Один прорычал злобно:
– Езжай, куда едешь. И собаку свою плешивую убери.
– Ого, – сказал я, – за собаку ты мне ответишь, морда тупоносая. Объясняю еще раз – я хозяин этих мест. Потому повторяю вопрос: что… здесь… происходит?
Тот же один сказал мрачно:
– Тебе сказали, убирайся подобру-поздорову.
– Ответ неверен, – сказал я. – И слишком груб.
Оба не ждали, что я успею выдернуть меч с такой скоростью и одновременно пошлю вперед коня. Зайчик сшиб одного грудью, второй пытался отклониться, но я без труда достал его лоб кончиком клинка.
Мы пронеслись вперед, развернулись. Сбитый с ног старается подняться, но падает на локти, а те, что с женщиной, переглянулись и, бросив ее на траву, выхватили мечи.
Я неторопливо слез с коня, похлопал по крупу, чтобы отошел: мужчинам нужна арена для выяснений, хто тут альфа, а хто просто самец.
– Спрашиваю еще раз, – сказал я, – что здесь происходит?
Один из тех, кто держал женщину, сказал резко и повелительно:
– Вы здешний лорд? Просто забудьте о том, что видели. Езжайте по своим делам. Не хочу обидеть, но здесь силы, с которыми задираться не стоит никому.
Я проговорил медленно:
– Я вообще-то как бы тоже сила… Сложите оружие и склоните головы. Может быть, я вас и помилую…
Они смотрели на меня неотрывно, третий тем временем уполз в сторонку, я усилил запаховое – ага, подкрадывается, дурак, со спины, хотя его выдает и шелест травы под сапогами, и хруст песка, не говоря уже о тошнотворном запахе чеснока.
Тот, что с мечом в руке над лежащей женщиной, сказал громко, явно стараясь, чтобы я смотрел только на него и слушал его:
– Лучше ты признай нашу силу и…
Я резко развернулся, полоснул мечом не глядя. Успел увидеть боковым зрением, как стальная полоса клинка красиво прошла строго горизонтально по короткой шее, в следующее мгновение уже стою лицом к этим двум, оба начали даже улыбаться, сволочи…
– Итак?
Они заорали и ринулись как два дурака, кривляясь и делая угрожающие движения. Сердце мое стучит часто и мощно, изнутри прямо прет, эти оба двигаются так медленно, словно выползают из клея. Я рубанул одного по дурной голове, от удара второго уклонился, он провалился мимо, я ударил вдогонку и услышал хруст черепа, будто проломил скорлупу яйца дракона.
Женщина дергается в путах, во рту белеет туго свернутая тряпка. Я неторопливо подошел, подумал, развязать сперва или выдернуть кляп, решил сначала избавить от веревок, пусть помолчит, пока могу вот так, а когда выдернул наконец эту грязную тряпку, изумился, сколько ее вошло, целая простыня, ну и глотка, просто чудо.
– Какие же сволочи, – прохрипела она люто. – Убили моих слуг… Тьфу!.. Вообще-то спасибо.
– Вполне уместно, – согласился я. – Я всегда за это «вообще-то спасибо» тружусь как пчелка. Что-то ваши слуги одеты лучше вас… гм… леди.
Она смерила меня надменным взглядом, никакой благодарности, кроме формального «спасибо».
– И что?
– Да так, – сказал я, – наводит на размышления.
– Какие?
– Это ваши кони?
Она оглянулась.
– Не все.
Я кивнул.
– Кладу голову, что смогу сказать, какие из них чьи. Хотя не понимаю…
Она поморщилась.
– Чего?
– Зачем вам кони? – поинтересовался я. – Разве не проще на метле? Или вороны клюют в полете?
Она посмотрела с холодным достоинством.
– Намекаете, что я ведьма?
– Это и так видно, – сообщил я, – без всяких намеков.
– Откуда видно?
– Во-первых, – сказал я, – рыжая, а это самые опасные ведьмы, прирожденные, во-вторых, зеленущщие глаза, а в-третьих… женщины все ведьмы.
Она поморщилась.
– Чувствую грамотного, вы ведь грамотный?
– Только крупными буквами, – признался я скромно. – И чтоб с картинками. Ладно, леди, я вроде бы вам чуточку помог, за что получил чуточку спасибо, а теперь прощайте и будьте здоровы…