– Понял, – отвечает старпом.
Меркулов поворачивается к Васильеву.
– На твоем месте, – говорит адмирал тихо, – я бы приказал стрелять в любого, кого они обнаружат.
Каперанг надменно вскидывает подбородок. Взгляд его становится тяжелым, свинцовым. Слова чеканятся, как зубилом по металлу.
– Вы что-то знаете?
Адмирал поводит головой, словно воротник кителя натер ему шею.
– Дело твое, – говорит Васильев наконец. В его глазах – непрерывный треск сотен счетчиков Гейгера. – Твое, каперанг. Только не пожалей потом, ладно?
Меркулов молчит.
1 день до
– Ктулху, – говорит американец. Он уже должен был загнуться от лучевой болезни, но почему-то не загинается. Только глаза жутко слезятся; огромные язвы – лицо Рокуэлла выглядит пятнистым, как у леопарда. Еще у него выпадают волосы – но при той дозе, что схватил американец, это вообще мелочи.
– Простите? – говорит Меркулов. Он плохо знает английский, но в составе экипажа есть Константин Забирка, который английский знает хорошо. Так что, в общем-то, все друг друга понимают. Кроме моментов, когда американец заводит разговор о Ктулху.
– Говард Лавкрафт, – продолжает американец. – Умер в тридцать седьмом. А мы ему не верили.
Ему самому тридцать два. Его зовут Сэм Рокуэлл. Он лейтенант военно-морского флота США. Еще он совершенно лысый и слепой от радиации.
Близко подойти к «Наутилусу» Меркулов не разрешил. Дорого бы он дал за вахтенный журнал американцев, но… Но. Рассмотрели лодку со всех сторон из биноклей. На правом борту, рядом с рубкой, обнаружились странные повреждения – словно кто-то вырвал кусок легкого корпуса и повредил прочный. Пробоина. Видимо, столкновение? Или удар?
– Да, да, – говорит американец. – Мы закрыли отсек. Потом полный ход. Искали, где подняться наверх. Да, да.
– У вас есть на борту ядерное оружие? – спрашивает Меркулов. – Переведи ему.
Забирка переводит – странно слышать чужие слова, когда их произносит этот глубокий красивый голос.
Американец молчит, смотрит на каперанга. Через желтоватую кожу лица просвечивает кость.
– Дайте ему водки. И повторите вопрос.
– Да, – говорит Рокуэлл, лейтенант военно-морского флота США. – Мы собирались убить Ктулху. Вы слышали про операцию «Высокий прыжок»? Сорок седьмой год, адмирал Ричард Берд. С этого все началось…
12 часов до
Ростом с гору. Так написал Лавкрафт. Еще он описывает, как люди с повышенной чувствительностью – люди искусства, художники, поэты – видели во снах некое чудовище и сходили с ума. От таких снов можно чокнуться, мысленно соглашается Меркулов, вспоминая огромный, затянутый туманом город, от которого словно веяло потаенным ужасом. Невероятные, циклопические сооружения, сочащиеся зеленой слизью. И тени, бродящие где-то там, за туманом – угадываются их нечеловеческая природа и гигантские размеры. Ростом Ктулху «многие мили». Капитан автоматически пересчитывает морскую милю в километры и думает: очень высокий. Охрененно высокий.
Долбанутые американцы. Не было печали.
Меркулов с облегчением выглатывает водку и зажевывает апельсином. Желудок обжигает – водка ледяная. Потом каперанг убирает бутылку в холодильник, идет бриться и чистить зубы. Командир на лодке должен быть богом, не меньше – а от богов не пахнет перегаром.
– Слышу «трещотку», – говорит акустик. – Какой-то странный рисунок, товарищ командир.
Меркулов прикладывает наушники, слушает. На фоне непрерывного скрежета, треска и гула – далекий гипнотический ритм: тум-ту-ту-тум, ту-ду. И снова: тум-ту-ту-тум, ту-ду. Мало похоже на звуковой маяк, который выставляют полярники для подводных лодок. К тому же, насколько помнит каперанг, в этом районе никаких советских станций нет.
– Это не наши.
– Это мои, – говорит Васильев хриплым надсаженным голосом. Дикий Адмирал уже второй день пьет по-черному, поэтому выглядит как дерьмо. – То есть, наши.
Но дерьмо, которое зачем-то выбрилось до синевы, отутюжилось и тщательно, волосок к волоску, причесалось. От Васильева волнами распространяется холодноватый запах хорошего одеколона. Интересно, на кой черт ему это нужно? – думает командир К-3 про попытку адмирала выглядеть в форме.
– Что это значит? – Меркулов смотрит на адмирала.
– Это значит: дошли, каперанг. «Трещотка» обозначает нашу цель.
Цель? У командира К-3 от бешенства сводит скулы.
– У меня приказ дойти до полюса, – голос звучит будто со стороны.
Адмирал улыбается. Это слащавая похмельная улыбка – Меркулову хочется врезать по ней, чтобы превратить улыбку в щербатый окровавленный оскал. В этот момент он ненавидит адмирала так, как никогда до этого.
Это мой экипаж, думает Меркулов. Моя лодка.
– На хрен полюс, – говорит Васильев добродушно. – У тебя, каперанг, другая задача.
8 часов до
Подводный ядерный взрыв, прикидывает Меркулов.
Надо уйти от гидроудара. Сложность в том, что у К-3 только носовые торпедные аппараты. После выстрела мы получим аварийный дифферент; то есть, попросту говоря, масса воды в несколько тонн хлынет внутрь лодки, заполняя место, которое раньше занимала торпеда-гигант. Лодка встанет на попа. Придется срочно продувать носовые балластные цистерны, чтобы выровнять ее. Если чуть ошибемся, К-3 может выскочить на поверхность, как поплавок. А там лед. Вот будет весело. Даже если все пройдет благополучно и мы выровняем лодку вовремя, то еще нужно набрать ход, развернуться и уходить на полной скорости от ударной волны, вызванной подводным ядерным взрывом.
А там четыреста килотонн, думает Меркулов. Охрененная глубинная бомба.
– Акустик, слышишь «трещотку»? Дай точный пеленг.
Акустик дает пеленг. Мичман-расчетчик вносит данные в «Торий». Это новейший вычислитель. Прибор гудит и щелкает, старательно переваривая цифры и цифры. Лодка в это время меняет курс, чтобы дать новые пеленги на цели – их тоже внесут в «Торий». Координаты цели, координаты лодки и так далее. Подводная война – это прежде всего тригонометрия.
Цель неподвижна – поэтому штурман быстрее справляется с помощью логарифмической линейки.
– Готово, командир.
Меркулов глазами показывает: молодец.
Полная тишина. Лодка набирает скорость и выходит на позицию для стрельбы. Расчетная глубина сто метров.
Вдруг динамик оживает. Оттуда докладывают – голосом старшины Григорьева:
– Товарищ командир, греется подшипник электродвигателя главного циркуляционного насоса!
Блин, думает Меркулов. Вот и конец. Мы же подо льдом. Нам на одной турбине переться черт знает сколько. А еще этот Ктулху, Птурху… хер его знает, кто.
4 часа до
– Разрешите, товарищ капитан?
Григорьев проходит в кают-компанию, садится на корточки и достает из-под дивана нечто, завернутое в промасленную тряпку. Осторожно разворачивает, словно там чешская хрустальная ваза.
На некоторое время у кап-три Осташко пропадает дар речи. Потому что это гораздо лучше любого, даже венецианского стекла. Все золото мира не взял бы сейчас старпом вместо этого простого куска железа.
– Вот, товарищ капитан, он самый.
На ладонях у Григорьева лежит подшипник, который заменили на заводе. Запасливый старшина прибрал старую деталь и спрятал на всякий пожарный. Интересно, думает старпом, если я загляну под диван, сколько полезного там найду?
– Молодец, Григорьев, – говорит Осташко с чувством.
– Служу Советскому Союзу! – отчеканивает старшина. Затем – тоном ниже: – Разве что, товарищ капитан, одна закавыка…
– Что еще? – выпрямляется старпом.
– Мы на этом подшипнике все ходовые отмотали.
– И?
Старшина думает немного и говорит:
– А если он вылетит нахрен?
Короткая пауза.
– Тогда нахрен и будем решать, – говорит Осташко. – Все, работай.
1 час 13 минут до
– Товарищ командир, – слышится из динамика спокойный голос главного механика. – Работы закончены. Разрешите опробовать?