К нему-то и следует обратиться, чтобы как можно больше узнать о найденном кинжале.
Наутро Штандартен набрал номер Куницына.
Сначала Сергей отнекивался, говорил, что очень занят, но, когда Леня сказал ему, что хочет показать интересную вещь, подлинный артефакт, связанный с интересующим Куницына историческим периодом, тот заинтересовался и согласился. Он предложил встретиться в том же ирландском пабе, где они выпивали прошлый раз, но Штандартен представил, как показывает заветный кинжал в шумном, многолюдном помещении, где его может увидеть кто угодно, любой неотесанный болван, любой недочеловек, и наотрез отказался. Кинжал требовал тишины и уединения.
Серега недолго колебался и наконец пригласил бывшего одноклассника к себе домой вечером, после работы.
Куницын жил в однокомнатной квартире в спальном районе на севере города.
Дом был самый простой, панельный, построенный лет тридцать назад, Сергей говорил при первой встрече, что получил эту квартиру в результате обмена после развода с женой. Жили они недолго и плохо, жена была недовольна его работой – денег мало, а сил он отдает той работе много. И времени у него вечно нету с женой куда-нибудь сходить, и на встречах с коллегами разговоры только о науке, она, мол, чувствует там себя полной дурой.
– Дура и есть! – вздохнул Серега тогда, в пабе, выпив порядочное количество пива.
– Да ну их к черту, баб этих! – согласился Штандартен, и больше они на эту тему не говорили.
Лестница была грязноватая, стены давно не крашены, исписаны ненормативной лексикой, лампочки не горели – в общем, обычный подъезд, но, когда Штандартен вошел в квартиру одноклассника, он словно перенесся в другую эпоху.
На письменном столе, на низкой тумбе, на полках валялись доисторические черепки, ржавые железки, наконечники стрел и копий. Тут же попадались и хорошо знакомые самому Штандартену предметы – эсэсовские эмблемы и партийные значки НСДАП, нарукавные повязки со свастикой, нашивки, споротые с офицерских мундиров, и прочие «сувениры» Третьего рейха.
Книжные полки от пола до потолка заполняли толстые тома – на русском, на английском, на немецком. История индоарийских племен, Великое переселение народов… и тут же – истоки нацистской символики, оккультные секты в Германии…
– Хорошо ты устроился! – одобрил Штандартен, оглядев кабинет приятеля.
– Ну, что там у тебя? – нетерпеливо проговорил Куницын, потирая руки.
Штандартен тяжело вздохнул, положил на стол сверток, помедлил, прежде чем развернуть светлую ткань.
Очень уж не хотелось ему показывать этот кинжал кому бы то ни было. Даже школьному приятелю. Хотя, впрочем, они вовсе не были приятелями – так, одноклассниками…
– Ну, что же ты? Показывай! – поторопил его Серега.
Штандартен снова вздохнул и развернул сверток.
– Интересно, интересно! – Серега низко склонился над кинжалом, долго его разглядывал невооруженным взглядом, потом взял из ящика стола старинную лупу в медной оправе, еще несколько минут молча изучал предмет.
Штандартен терпел сколько мог, но наконец не выдержал и нарушил тишину:
– Ну, что скажешь? Это ведь не офицерский кортик, это совсем другое! Может быть, оружие каких-то элитных частей?
– Погоди, погоди, – отмахнулся от него Куницын, бросился к шкафу, вытащил с полки толстый том на немецком, принялся его торопливо перелистывать, время от времени искоса поглядывая на кинжал, бормоча что-то под нос.
Штандартену показалось, что в этих взглядах сквозит неодобрение. Он снова заговорил:
– Ты не гляди, Серый, что он такой неказистый! Понятное дело – шестьдесят с лишним лет в земле пролежал!
– Шестьдесят лет? – переспросил Куницын насмешливо. – Ты думаешь, что этот кинжал пролежал в земле шестьдесят лет?
– Ну, немножко побольше! С конца войны уже почти шестьдесят пять прошло, а бои там были раньше…
– Шестьдесят пять! – Куницын хлопнул в ладоши и громко засмеялся. – Ну, уморил!
– Что тебе кажется смешным? – спросил Штандартен, мрачно насупившись.
– Шестьдесят пять лет! – снова повторил Серега, и улыбка сползла с его лица. – Если бы ты сказал – шестьдесят пять веков, это было бы куда ближе к истине!
– Что? – переспросил Штандартен, нервно сглотнув. – Сколько, ты говоришь?
– Ну, так точно я смогу сказать только после тщательного исследования… – протянул Куницын. – Может быть, конечно, не шестьдесят веков, это уж я так сказал, для красного словца, но сорок уж, наверное, будет…
– Сорок веков? – До Штандартена все никак не доходила такая потрясающая цифра. – Это что – выходит, четыре тысячи лет? Ты не шутишь, Серега?
– Приблизительно, конечно, приблизительно! Ты же сам понимаешь, Ленька, – точный возраст без серьезного научного обследования назвать невозможно.
– Так, значит, этот кинжал не немецкий?
– Ну, как тебе сказать… когда выковали этот клинок, на свете еще не существовало таких народов, как немцы или русские, не было даже таких племен, как германцы, или кельты, или славяне… Существовали лишь индоевропейские племена, которым еще только предстояло разделиться на все эти ветви…
– То есть древние арийцы? – сообразил Штандартен, вспомнив знакомое слово.
– Можно сказать и так. Ты же знаешь, что изображенная на рукоятке кинжала свастика – древний и загадочный символ, широко использовавшийся индоевропейскими народами. Первое изображение этого символа найдено на территории нынешней Венгрии, ученые относят его к позднему неолиту…
– Чего? – переспросил Штандартен, у которого от ученых слов заломило зубы.
– К каменному веку, – пояснил Серега. – При раскопках древнего Илиона, или Трои, знаменитый археолог Генрих Шлиман тоже находил каменные плиты с изображением свастики. Интересно, что в тех областях, где жили в древности семитские племена – в Финикии, в верхнем Междуречье, – свастика практически не встречается. Поэтому немецкий археолог Эрнст Краус еще в конце девятнадцатого века создал теорию, что свастика – символ, присущий только народам арийского происхождения.
Теперь Штандартен слушал более внимательно – эта теория была ему отчасти знакома.
– Известный немецкий мистик Гвидо фон Лист считал, что свастика в древности была мистическим символом светлой энергии огня, свойственным для чистой арийской расы. Действительно, следы свастик самой разной формы встречаются в тех местах, где в глубокой древности расселялись племена арийского происхождения. Очень часто встречается символ свастики в Индии, причем именно после вторжения туда племен древних ариев, завоевавших страну и уничтоживших более древнюю цивилизацию долины Инда. В арийской Индии свастика обозначала священный жертвенный огонь, при помощи которого боги сотворили земной мир.
Куницын приосанился, как будто находился на университетской кафедре, и продолжил:
– Само слово «свастика» – древнеиндийского происхождения, на санскрите оно значит «благодатная», или «приносящая благо». В древней индийской культуре она использовалась для обозначения вечного мирового круговорота. Она символизирует одновременно материальный ментальный мир. Четыре ее изгиба соответствуют четырем стихиям, четырем элементам этого мира, а также четырем сторонам света.
Новое значение свастика приобрела с распространением буддизма. На отпечатке ступни Будды в одном из индийских храмов изображено мировое колесо – мандала, и многочисленные изображения креста с загнутыми перекладинами. Иногда такой крест изображали вместе с символом просветления – раскрытым цветком лотоса. Но нас может больше заинтересовать другое: в древнегерманских рукописях левосторонней свастикой обозначается боевой молот бога войны Тора, возвращающийся к своему хозяину после броска, как австралийский бумеранг. Таким образом, крест с загнутыми концами приобретает у древних германцев дополнительный мистический смысл – он обозначает стремительную и грозную светлую силу, воинственную мощь. У древних германских магов и священников – друидов – свастика была священным символом огня и плодородия, поэтому она входила в состав и мирных, и боевых заклинаний…