Смотрела на Эдварда, разумеется, Камилла Боулз. Рыженькая, бойкая, ясноглазая, она не считала нужным скрывать свои чувства. А Эдвард до сегодняшнего вечера все раздумывал, нужно ли им сближаться. Теперь же, когда в присутствии черноволосой незнакомки в его глазах померкла красота всех прочих женщин, он вдруг осознал, что никогда не сможет стать для Камиллы чем-то большим, чем просто друг, не сумеет рассмотреть в ней то уникальное, за что другой мужчина боготворил бы ее. Камилла, ничуть не смутившись от того, что он поймал ее влюбленный взгляд, улыбнулась. Эдвард подмигнул ей и снова посмотрел на старинный диванчик.
Когда несколько лет назад он увидел эту вещь на грандиозной ярмарке антиквариата в «Элли Пэлли», то прельстился главным образом компактностью: сидеть на диване можно было только вдвоем, причем довольно близко друг к другу. Теперь же, глядя на Уэстборна и его соседку, Эдвард жалел, что не выбрал что-нибудь пошире. Заметив, что хозяин смотрит в их сторону, Уэстборн просиял довольной улыбкой, какими не баловал презренных лузеров и людей скромного достатка. Эдвард приблизился к парочке.
– Здорово, дружище! – Уэстборн привстал и с наигранной теплотой пожал Эдварду руку. – У тебя как обычно: весело, людно, интересно.
– Сегодня, насколько я успел заметить, тебя не интересует никто и ничто, кроме обворожительной спутницы, – медленно произнес Эдвард, ловя себя на том, что он не то завидует Уэстборну, не то ревнует к нему незнакомку. И первое и второе было нелепо.
Уэстборн самодовольно улыбнулся.
– Это ты верно подметил, дружище.
Дружище! Я всего лишь терплю тебя в своем доме, подумал Эдвард. Друзьями мы никогда не были и не будем.
– Знакомьтесь, – нагло глядя на него своими прекрасными глазами, произнес Уэстборн. – Аврора Харрисон. Эдвард Флэндерс.
Аврора Харрисон перевела взгляд на хозяина дома, и тому в окружении давно знакомых людей и родных стен вдруг сделалось до того неловко, что он растерянно моргнул. Аврора. Да, прозвучало в голове. Она и правда богиня, богиня утренней зари. Всего самого возвышенного, неподдельного, бесконечно удивительного… Ему показалось, что если бы он попытался угадать ее имя, то наверняка не ошибся бы.
– Аврора, – сами собой произнесли губы. Уэстборн резковато хихикнул.
– Эй, дружище! Что это с тобой?
Эдвард не услышал ни досады в его голосе, ни скрытой угрозы, ни злобы. Пропустил мимо ушей даже повторенное третий раз «дружище». Все его внимание приковала к себе протянутая тонкокостная рука Авроры. Он пожал ее осторожно, насилу подавив смешной порыв наклонить голову и поцеловать изящные длинные пальцы.
– Очень рад… гм… видеть вас в своем доме, мисс…
Она улыбнулась, и от этой загадочной улыбки в груди что-то поднялось, а быть самим собой стало еще сложнее.
– Нет, что вы. Давайте без официальностей. Зовите меня просто Аврора. И лучше на «ты».
Эдвард медленно кивнул, хоть и пока не представлял себе, как станет говорить ей «ты». Аврора Харрисон была в современном стильном узком платье, но казалась заблудившейся во времени благородной девицей из девятнадцатого века.
– Замечательная вещь! – сказала Аврора, проводя рукой по резной диванной ручке красного дерева. – Любишь антиквариат?
– Я… гм… – Эдвард запустил пятерню в светлые волосы и негромко засмеялся над собственной необъяснимой растерянностью. Следовало встряхнуться, взять себя в руки.
Общаться с людьми при любых обстоятельствах он всегда умел на редкость хорошо. – Да, что-то в них есть особенное, в старинных вещах. Иной раз кажется, они дышат теми временами, когда дам всюду сопровождали кавалеры, – более уверенно произнес он.
– Не всех, – с чарующим достоинством ответила Аврора. – В любые времена находились женщины, не желавшие подчиняться придуманным кем-то абсурдным правилам.
Подобный ответ Эдварда озадачил бы, подстрекнул бы к спору, но он был так потрясен взглядом Авроры, ее уверенной и спокойной манерой говорить, держаться, что в первые мгновения не придал большого значения словам.
В ее глазах отражался необъятный мир. Несмотря на поразительную невозмутимость, в них читались отпечатки пережитого страдания и счастья, протест, надежда, любовь к жизни в целом и к чему-то одному – вечному, могучему, незыблемому. Что это могло быть? Музыка? Живопись? Книги? Театр? Кино? Или все вместе? Эдвард почти не сомневался, что Аврора Харрисон натура художественная, повенчанная с искусством. Она снова медленно провела по ручке диванчика изящными пальцами, и Эдвард, как завороженный, впился в них взглядом.