– Первый раз в жизни ее вижу, – честно ответил Старыгин. – Однако хочу обратить ваше внимание – здесь оставлен такой же листок, как возле тела профессора…
Инспектор осторожно, за уголок поднял страницу, внимательно рассмотрел ее и показал Старыгину. Тот перевел латинское стихотворение, но отчего-то не сказал полицейскому, что уже брал листок в руки и прочел его до приезда полиции.
– Да, почерк, несомненно, один! – Мяги был мрачен. – Боюсь, с серийным убийцей имеем дело мы. Страница из той же книги, и способ убийства… как вы назвали это – ку де грас?
– Совершенно верно… – машинально подтвердил Старыгин. – Удар милосердия… иначе его называют мизерикорд, как и стилет, которым такой удар наносят…
– Однако как много вы об этом знаете! – произнес инспектор с непонятным выражением – то ли осуждения, то ли одобрения. – Прошу вас пока из города нашего не уезжать!
– Вот как? – вздохнул Старыгин. – Вот что называется – оказаться в ненужное время в ненужном месте…
– Первым делом узнать нужно, кто женщина эта! – проговорил инспектор, сделав вид, что не обратил внимания на слова Дмитрия Алексеевича.
– Это же Мария Клинге! – воскликнула вдруг одна из женщин.
– Точно! – подхватила вторая. – Как же я сразу не узнала? Во вчерашнем номере «Молодежки» была ее фотография…
– Вот как? – Инспектор еще больше помрачнел. – Этого только не хватало нам!
– Кто такая Мария Клинге? – вполголоса спросил Старыгин у инспектора. – И почему ее имя так вас расстроило? Что в ней такого особенного?
– Ах да, вы же приезжий, вы не знаете наших людей… – протянул Мяги. – Мария Клинге – очень известная у нас особа, дочь богатого и влиятельного человека Морица Савицкого… Я представляю, как ее отец… как это говорят по-русски… поставит на ухо всю полицию…
– На уши, – поправил Старыгин инспектора. – У нас говорят – поставит на уши…
– Ах вот как… – инспектор взглянул недоверчиво. – Что вы еще добавить можете относительно обстоятельств смерти госпожи Клинге?
– Ничего. – Старыгин пожал плечами. – Все, что знал, я вам уже сказал. Да, собственно, и не знал ничего…
– Что ж, можете идти, – разрешил инспектор. – Однако, если вспомните что-то, непременно позвоните по телефону мне! – И он протянул Дмитрию Алексеевичу свою визитку. – А завтра с утра в полицию придете…
Отец Павел закрыл псалтырь и медленно пошел к дверям церкви. Дверь была неплотно закрыта, и через щель с улицы тянуло холодом, а священник с прошлой субботы маялся поясницей.
В его маленьком православном храме было мало прихожан, но он считал своим долгом проводить в церкви как можно больше времени – не только служить обязательные службы, но находиться там и в свободные часы, на тот случай, если кому-то из его паствы потребуется духовная поддержка. Вот и сейчас, несмотря на поздний час и больную поясницу, он оставался в церкви.
Благочинный не ценил такого рвения, и пожилой священник был в епархии не на лучшем счету. В епархии больше одобряли молодых батюшек, которые шагали в ногу со временем – работали с молодежью, находили общий язык с православными бизнесменами, умели выбить из них щедрые пожертвования…
Отец Павел привычно вздохнул, плотно прикрыл створку двери и вновь направился к аналою. Вдруг из темного угла церкви выдвинулась странная фигура, закутанная в длинный плащ с капюшоном.
Верхний свет и большое паникадило были в целях экономии погашены, в храме царил полумрак, озаряемый неярким пламенем свечей, слегка колеблющихся от сквозняка, и священник не мог разглядеть лицо прихожанина.
– Чего ты хочешь, сын мой? – проговорил отец Павел, протянув руку благословляющим жестом к человеку в плаще.
– Покаяться, батюшка! – ответил тот глухим, тихим голосом. – Покаяться, ибо я совершил страшный грех!
– Нет такого греха, который нельзя было бы искупить искренним покаянием и молитвой! – возвысил голос священник. – Но только искренним покаянием, сын мой! Ты понимаешь – искренним! И молитвой, идущей от всего сердца!
– Я понимаю, – отозвался незнакомец, вплотную подойдя к священнику и низко склонив голову, так что тому по-прежнему не было видно его лицо. – Я понимаю… – И он тихим, спокойным голосом заговорил на знакомом отцу Павлу языке.
Прежде чем стать православным священником, отец Павел прожил долгую и сложную жизнь. Он служил в армии, работал на стройке, затем почувствовал тягу к знаниям и закончил Тартуский университет. Там среди прочих обязательных предметов изучали латынь, поэтому священник понял прочитанное незнакомцем четверостишие:
– Не понимаю, к чему ты клонишь, сын мой! – проговорил священник, невольно попятившись. – Ты пришел в церковь в поисках утешения, но в словах твоих звучит неверие. Ты ищешь прощения грехов – но оно невозможно без искренней веры…
Незнакомец молчал, и это молчание начало беспокоить отца Павла. Он отступил чуть в сторону, пытаясь разглядеть лицо пришельца, но из-под капюшона лишь тускло блестели белки глаз.
– Я вижу, что ты образованный человек, владеешь латынью, – снова заговорил отец Павел. – Однако сказано в Писании – от многих знаний многая печаль… Вера, сын мой, вера гораздо важнее знания! Если знаниями ты пытаешься подменить веру – ты никогда не придешь к истинной благодати!
Пришелец по-прежнему молчал, и беспокойство священника усилилось. Впрочем, он нередко сталкивался с очень странными людьми и считал своим долгом помогать каждому.
– Так какой же грех ты совершил, сын мой? – проговорил он со смирением и сочувствием.
– Я убил священника, – ответил тот вполголоса.
– Что? – Отец Павел подумал, что ослышался. – Ты… ты убил?..
Ему показалось, что по церкви пробежал порыв ледяного февральского ветра, едва не загасив последние свечи.
– Да, я убил священника! – повторил незнакомец, и вдруг из широкого рукава его плаща выскользнула узкая серебристая полоска, блеснувшая в полутьме церкви, как выпрыгнувшая из воды рыба.
Священник удивленно ахнул, поняв, что это – узкое лезвие ножа. И тут же серебристое лезвие вошло в его грудь, пронзив ледяной нестерпимой болью. Отец Павел шагнул вперед и поднял руку, как будто собираясь благословить своего убийцу, отпустить ему страшный грех, но тут же безвольно уронил руку. Ноги его подогнулись, и он тяжело рухнул на церковный пол.
Человек в плаще поправил свой капюшон, склонился над мертвецом и внимательно вгляделся в его лицо. Затем выпрямился, вынул из-за пазухи старинную книгу, перелистал ее, выдернул нужную страницу и положил ее на грудь мертвого священника.
Однако на этом он не остановился.
Из кармана плаща он достал какой-то небольшой блестящий предмет и положил его поверх страницы с латинским стихотворением.
В дальнем конце храма послышался скрип отворяемой двери.
Убийца насторожился, метнулся в темную галерею, беззвучно пробежал по ней и выскользнул из церкви, притворив за собой входную дверь.
Через служебный вход в церковь вошла пожилая приземистая женщина в темном пальто, с темным шерстяным платком на голове. Звали ее странным старомодным именем Манефа, и она за небольшое вознаграждение прибирала в церкви по вечерам.
Оглядевшись, Манефа громко проговорила:
– Отец Павел! Батюшка! Вы где?
Ей никто не ответил, и женщина побрела по центральному проходу, недовольно ворча под нос:
– Никак ушел… свет не погасил, дверей не закрыл… разве ж так делается? Вот прежний батюшка, отец Гермоген, такого бы никогда себе не позволил… аккуратный был священник!
Отец Павел сменил покойного отца Гермогена больше десяти лет назад, но пожилые прихожанки все еще называли его «новым священником» и сравнивали с предшественником, причем сравнение всегда выходило в пользу отца Гермогена.
Манефа собралась уже приступить к уборке, как вдруг заметила на полу какой-то большой темный предмет.