Оставшись очень довольным собой, Кружкин отошел от зеркала, сел в мягкое кресло и начал обдумывать планы на будущее.
Незадолго до смерти мама Генриха, Нина Ричардовна, дала ему устный завет:
– Смотри сыночко, не женись! Охверистка поподется, облопошит!
О матушке Генриха, пожалуй, тоже стоит немного рассказать. Это была очень своеобразная женщина с большими странностями и неприятными привычками.
В комнате, в которой она жила в последние годы, было всего столько понаставлено, что она больше напоминала склад, чем жилище человека. На полу расстелен грязный, давно нечищеный бурый с узорами ковер.
По коврику висело на каждой стенке. А еще три стояли, свернутые рулонами, у стены за тахтой, на которой и спала хозяйка комнаты, маленькая тощая старушонка Нина Ричардовна. Под самой же тахтой плотно стояли трехлитровые баллоны с огурцами, их было огромное количество, те что не поместились под старушечьим ложем – сиротливо толпились у окна. Все они были закатаны не прошлым и даже не позапрошлым летом, а гораздо раньше. Их содержимое, судя по всему стало непригодным в пищу, но Нине Ричардовне было жаль их выбросить. До этого ей было жалко их открыть и употребить в пищу, а теперь стало жалко выкинуть. Время от времени какой-нибудь баллон взрывался, вонючий тухлый рассол проливался на ковер. Нина Ричардовна, ругаясь на чем свет стоит, убирала осколки и вялые сморщенные овощи, но едкий запах после еще долго стоял в комнате, которую женщина никогда не проветривала.
– Все хвори от сквозняков, – говорила она сыну.
Почти половину помещения занимал гигантский, до самого потолка, платяной шкаф, темный и мрачный, как гроб. Там было сложено такое количество одежды, что даже самой старушке было страшно туда заглядывать. В гардеробе хранились шубы, пальто, плащи, куртки, свитера и прочие вещи не только принадлежавшие ей, а еще и ее покойным маме и бабушке. Она специально наняла газель и съездила за их пожитками в деревню, чтобы перевезти все старье сюда. На вопрос Генриха, зачем ей это старое проеденное молью, барахло, матушка отвечала:
– Вещи хорошаи, добротнаи, таких чичас не делають, – она перекладывала все это пыльное, заплесневелое, давно потерявшее первоначальный цвет старье, из мешков в шкаф, – авось ишшо пригодятси.
А в боковом отделении гардероба на полках хранилось огромное количество нового нетронутого постельного белья. Тут было все: белоснежные простыни и наволочки, вышитые пододеяльники, нежнейшие махровые полотенца. Сама Нина Ричардовна и ее сынок спали на застиранном до дыр дрянном посеревшем бельишке, а свои огромные запасы берегла впрок, для какого-то светлого будущего, которое, судя по-всему уже никогда не настанет.
На нижней полке необъятного шкафа стояли многочисленные жестяные банки со вздувшимися мясными и рыбными консервами, упаковки с чаем и кофе, все это богатство было выпушено в 70–80 годах прошлого века и давным-давно уже пришло в негодность, но Нина Ричардовна продолжала его заботливо хранить по причине своей просто фантастической скупости. Такие знаменитые литературные герои как Гобсек, Скрудж, Плюшкин и Скупой рыцарь, по сравнению в Ниной Ричардовной были сущими транжирами.
Старушка ничего и никогда не выкидывала. Всю свою зарплату, а теперь уже и пенсию тратила на создание все новых и новых припасов.
Очевидно, она твердо верила, что когда-нибудь наступит Очень Черный День и все это ей тогда пригодится.
Даже конфетные обертки она тщательно разглаживала утюгом и собирала в особую коробочку. Клетки из-под яиц аккуратно вставляла друг в друга и складывала на кухне. Одна такая башня уже достигла потолка, зато вторая была построена еще только на половину.
Кухонные шкафы ломились от новеньких сияющих кастрюль, сковородок и ковшиков. Чайные и обеденные, ни разу не использованные сервизы, заполняли все полки. Бархатные коробки с мельхиоровыми и серебряными ложками, ножами и вилками были аккуратно сложены в углу, под пирамидой из связанных стопками старых газет. Несмотря на такое богатство и изобилие Нина Ричардовна ела из страшной отбитой эмалированной миски гнутой алюминиевой вилкой. А чай пила из настоящего музейного экспоната – солдатской жестяной кружки времен первой мировой войны.
Вся кухня была заставлена мешками с рисом, гречкой, мукой сахаром и солью. Которые приобретены недавно, а какие – двадцать лет назад, она уже не помнила.
Питалась Нина Ричардовна очень экономно. Обычно, каждую неделю она варила большую кастрюлю каши, а потом один раз в день перекладывала немного варева в свою эмалированную мисочку, разогревала на газе и ела. Этим же кормила Генриха, когда он приходил с работы. Вот и вся пища. Раз в неделю она позволяла себе неслыханную трату: приобретала немного куриных гузок. И варила из них суп. Таким изысканным лакомством она обычно угощала единственного сына по воскресениям.
В правом углу кухни пылились нераспечатанные красивые коробки с импортной бытовой техникой: кухонным процессором, миксером, соковыжималкой и кофеваркой. Нина Ричардовна время от времени любовалась на них, читала надписи на коробках, но раскрыть их так и не решилась.
Ванная комната в квартире была недоступна, она превратилась в хранилище стиральных порошков, мыла и шампуня. Тут были совершенно уникальные экземпляры, например пачка Тайда 1965 года выпуска, а еще ГДРовский антистатик "Юбилей" в высоком флаконе и еще множество моющих средств импортных и отечественных, датированных последней четвертью прошлого века. Дверь в ванну теперь нельзя было открыть, оттуда шел невыносимый концентрированный запах стирального порошка. Даже проходя мимо этой двери можно было подхватить приступ аллергического насморка.
Стены гостиной и спальни украшали коробки из-под готовых коржей для торта и обертки от шоколадных плиток. Сейчас и жить-то можно было только в одной комнате, вторая, побольше была заполнена до отказа старыми не нужными вещами, которые она перевезла сюда из деревенского дома. Там был настоящий склад ветхой, поломанной, никому не нужной мебели. Если кто-то из соседей собирался купить новый диван или шкаф, а старый при этом выбросить, то Нина Ричардовна просила, чтобы эту вещь не выкидывали, а приносили ей.
Одевалась старушка весьма и весьма оригинально. Она носила ярко-красный кремплиновый костюм с укороченными рукавами, под который поддевала теплые свитеры и фуфайки зимой, а летом легкие блузки или футболки. Круглый год на ней были толстые нитяные чулки грязно-бежевого цвета, неаккуратно свисающие складками на ее тощих кривых ногах.
Голову Нины и на улице, и в помещении украшала ярко желтая шелковая косынка с изображением олимпийского мишки и надписью "Олимпиада-80". Когда было холодно, старушка надевала поверх нее огромную вязаную шапку, в которую, для придания объема и более высоких эстетических качеств она напихивала старого тряпья. Водрузив это величественное сооружение на голову, она становилась похожей на ужасного марсианина из фильма "Марс атакует", еще большее сходство придавало ее маленькое сморщенное личико со злыми, колючими глазками.
Когда в одно прекрасное утро старушка тихо скончалась, Генрих почувствовал невероятное облегчение. Схоронив матушку, как положено, мужчина первым делом занялся благоустройством квартиры. За несколько дней ему удалось вынести из жилища весь хлам. Затем Кружкин нанял бригаду отделочников, и они на старухины сбережения привели квартиру в жилое состояние. Материалы использовали недорогие, но в комнатах теперь стало светло и чисто. Часть старой мебели пришлось оставить. На новую денег не было.