Нет, ничего не хочется. Невмоготу. И ну ее к лешему, эту посуду! И все мелочные дела – к лешему! Такая тоска на душе... Одиночество, будь оно проклято.
Сорвала с рук перчатки, быстро прошла в спальню, цапнула в ладонь лежащий на тумбочке мобильник. Кликнула номер дочери и, услышав ее голос, проговорила быстро:
– Лерка, я буду у тебя через сорок минут!
– Но, мам... – вяло прозвучал Леркин голос в трубке и затих, оборванный кнопкой отключения.
Никаких «но». Может, в конце концов, мать родную дочь навестить в свой законный выходной? Имеет право?
* * *
Троллейбус приплюхал полупустой. Села у заляпанного грязью окна, поплыли мимо знакомые пейзажи. Унылый скверик с черными стволами лип, серое здание библиотеки, сине-стеклянный торговый центр с замерзающими на крыльце девчонками-промоутерами. Грустно повеселил водитель троллейбуса, объявляющий название остановок с хорошо выраженным азиатским акцентом. Распахиваются двери, и несется бодро из репродуктора – «Карламаркс!» Хм... Смешно звучит, как название торгового центра. А вот и еще один перл: «Следующий остановк – Полутехнический институт!» Надо бы запомнить, потом рассказать Антошке, что он, оказывается, не в политехническом, а всего лишь в полутехническом учится.
Выйдя из троллейбуса, прямиком отправилась в супермаркет, набросала в тележку всего, что на глаза попалось – курицу, сыр, макароны, сосиски, сетку с яблоками... Наверняка у Лерки холодильник пустой. Да и откуда ему взяться, полному-то? Разве может художник по имени Герасим озаботиться такой обыденностью – подругу накормить? У них же Леркина зарплата – на все про все. Хотя Лерка и убеждает ее, что он вот-вот разбогатеет, про какую-то выставку упорно талдычит... Ага, разбогатеет! Жди! Теряй время! Гробь на него свою молодость! Потом спохватишься, да поздно будет – и поезд уйдет, и семейного гнезда не совьешь...
Вздохнула раздраженно, укладывая продукты в большие пакеты. И в очередной раз досада взяла – как это она Лерку мимо рук пропустила... И, главное, ведь не предвещало ничего! А однажды пришла с работы домой, и записка на столе лежит – так, мол, и так, дорогая мамочка, мы с Герой квартиру сняли, я ухожу... И в конце приписка обидная: «Я тебя очень люблю, мам». Вот так вот, значит. Ухожу, но люблю. Люблю, но ухожу. Хоть бы посоветовалась сначала, поганка! А теперь уж чего – не силой же ее от этого Герасима отрывать...
Пакеты оказались довольно тяжелыми, кое-как доволокла до кирпичной пятиэтажки, где Лерка с художником Герасимом снимали квартиру. Можно было и позвонить, конечно, чтобы Герасим встретил... Ну, это уж нет, она сама как-нибудь. Пусть ему стыдно станет, что она вынуждена из-за дочери так напрягаться. Ввалилась на пятый этаж, запыхавшись, нажала на кнопку звонка...
– Ой, мам, ну зачем ты... – досадливо закудахтала Лерка, втаскивая пакеты в прихожую. – Мы бы и сами...
– Знаю я, как вы сами. Наверняка холодильник пустой. Ведь пустой, скажи?
– Ну, пустой... Ну и что? Мы вон пиццу заказали, уже привезли, пока ты ехала. Сейчас обедать будем.
– Это пиццей, что ли, обедать? А нормальный суп сварить что, руки отсохнут?
– Нет, мам, не отсохнут. Мы вообще-то как раз в гости собирались, когда ты позвонила.
– Значит, мать не вовремя, как всегда? Мешает тебе мать, да?
Господи, что же ее сегодня все несет куда-то и несет... Как будто кто вожжой под зад хлещет. А может, она от собственного страха так спасается... Когда несет, ветер в ушах свистит, и вроде как убегаешь от него, загораживаешься...
– Здравствуйте, Анна Васильевна, – выглянул из комнаты Гера, улыбнулся вежливо.
– Здравствуй, здравствуй... – закопошилась она, разматывая длинный шарф на шее.
– Раздевайтесь, проходите. Я очень вкусный кофе варю, особенный. Половина зерен жареных, половина – зеленых. И пицца еще теплая, сейчас есть будем.
Размотала шарф, глянула на него – о, господи... Он еще и бородку отпустил, надо же! Только бородки для полного антуража и не хватало! А может, на пену для бритья денег не заработал? Да, вот это уже более достоверный вариант...
Зашла в комнату, и сразу в глаза бросилась обновка – плазменный телевизор на стене. Уставилась на него в недоумении, даже поближе подошла, будто засомневалась – уж не декорация ли...
– Да, мам. Только вчера купили, – торопливо пояснила Лерка, накрывая на стол. – Как-то скучно без телевизора жить.
– Так он же дорогущий, наверное! Вон какой экран большой!
– Ну да, дорогущий. Мы его в кредит оформили, без первого взноса.
– В кредит?!
– Ну да...
– Ясно. А на что жить собираетесь, если не секрет? Гере, как я понимаю, еще персональную выставку не устраивают?
– Ну, мам... – стрельнула глазами в сторону кухни Лерка, где Гера колдовал со своим особенным кофе.
– А что – мам? Ты что вообще творишь, Лерка?
– А что я творю? Всего лишь телевизор купила...
– Да, если б купила! Чтобы купить, надо сначала денег накопить, а не поступать так легкомысленно! Это что, он тебя надоумил? – повела головой в сторону кухни.
– Мы вместе принимаем решения, мам.
– Ага, вместе... Только зарплату на службе ты одна получаешь, и совсем небольшую, чтобы вот так в кредиты залезать... Не удивлюсь, если он тебя заставит и денежные кредиты оформлять!
– Да никто никого не заставляет, мам... И вообще, это наши с Герой дела. Мы сами знаем, что делаем.
– То есть... Ты хочешь сказать – не твое дело, да? Не лезь в мою личную жизнь?
– Ну... В общем, примерно так.
– Ну-ну... Я, конечно, не собираюсь лезть в твою личную жизнь, но уже предполагаю, чем для меня твой кредит обернется... Готовься, мать, деньги на очередной взнос выкладывать...
– Это исключено, мам. Уверяю тебя.
– Ну что ж... Ты сказала, я услышала. Тем более я и не смогу... Я же... Эх, Лерка, Лерка, что же ты делаешь со своей жизнью...
Внезапно подступило к горлу, заколотилось внутри отчаянием. Почувствовала, как предательски задрожали губы, как свело слезной судорогой лицо. И будто последний удар – жалостливо-испуганный голос Лерки:
– Ну, мам... Ну плакать-то зачем, чего уж ты так...
Махнула рукой, быстро вышла из комнаты, закрылась на защелку в ванной. Слезы будто того и ждали, брызнули из глаз потоком. Ну как, как она ее, такую безалаберную, на съедение этому Гере оставит? Оберет же до нитки... А если не оберет, так сама отдаст... Нахлебается она с ним, ой, нахлебается... А главное – ведь не докажешь ей ничего. Пыталась уже, и не один раз – все бесполезно. Только и твердит, как заведенная – мы с Герой любим друг друга, мы с Герой любим друг друга... Вот и получается, что любовь зла, полюбишь и... художника, если перефразировать. Хотя какой он, к чертовой матери, художник, где – художник, если в квартире и намека ни на какие художества нет? А Лерку уверяет, будто мастерская у него есть... А она верит, дура...
– Мам... – тихо поскреблась Лерка в дверь ванной. – Ну хватит, мне перед Герой неудобно... Выходи, мам...
Надо же, ей еще и неудобно! Мать плачет, а ей, видишь ли, перед Герой неудобно!
– Да, я сейчас выйду... – прогундосила слезно, быстро подсунувшись к зеркалу.
Плеснула в лицо холодной водой, потрясла головой, нервно сбросила прядь со лба. Вдохнула, выдохнула. И улыбнулась сама себе горестно – совсем расклеилась, Анька, тряпка... Давай соберись...
Вышла – и встретилась с их настороженными глазами. Стояли оба в комнатном дверном проеме, плечом к плечу, будто поддерживая друг друга. Сплотились, стало быть, в борьбе. То есть это против нее – в борьбе.
– Мам, пойдем кофе пить?.. – то ли пригласила, то ли спросила Лерка, отступая на шаг.
– Да, Анна Васильевна... – услужливо подхватил Гера, – кофе, когда холодный, уже невкусный. А я старался...
– Ну что ж, пойдем, если старался, – улыбнулась она через силу, с трудом подавив в себе запоздалый слезный спазм, – попробуем, что у тебя там за кофе...
Надо же, и впрямь вкусно. Немножко терпкостью отдает, приятной незрелостью зерен. И привкус особенный...
– Я еще кардамона добавил, Анна Васильевна. Чувствуете?
– Да, Гера, чувствую. Очень вкусно.